Солнце теперь светило оранжевым, касаясь пурпурных горных вершин.
– И как мне совсем ничего не делать?
– Точно не знаю, – сказала она. – Единственного правильного ответа не существует. Нужно найти свой способ. Иногда я стараюсь стереть себя. Представляю большой розовый ластик, который движется туда-сюда, туда-сюда и стирает мои пальцы ног. Туда-сюда, туда-сюда – и хлоп! – и пальцы у меня на ногах исчезли. Затем ступни, затем колени. Но это еще легко. Труднее всего стирать органы чувств – глаза, уши, нос, язык. А самым последним стирается мозг. Мои мысли, воспоминания, все внутренние голоса. Да, это труднее всего – стереть мысли.
Она слабо усмехнулась.
– Свой котелок. А затем, если я как следует постаралась, я пропадаю. Становлюсь ничем. И тогда мир может свободно втекать в меня, как вода в пустую чашку.
– И? – сказал я.
– И… Я вижу. Слышу. Но не глазами и не ушами. Я уже не снаружи своего мира, но и не внутри него. Дело в том, что уже не существует разницы между внутренним «я» и вселенной. Границы пропадают. Я – это все, и все – это я. Я – камень, колючка кактуса. Я – дождь.
Она мечтательно улыбнулась.
– Это мне нравится больше всего. Быть дождем.
– Я первый, кого ты привела сюда?
Она не ответила. Она сидела, повернувшись лицом к горам, омываемая густым, словно сироп, солнечным светом. Выражение ее лица было такое спокойное и умиротворенное, какого я не видел никогда в жизни.
– Старгерл…
– Шшш.
Это был последний изданный нами звук, после мы надолго замолчали. Мы сидели рядом, оба в позе лотоса, лицом на запад. Я закрыл глаза. Я постарался сидеть совершенно неподвижно – и вскоре обнаружил, что Старгерл была права. Я мог обездвижить руки и ноги, но внутри себя ощущал такое оживление, словно на улицах центрального Финикса в часы пик. Я никогда не обращал внимания на свое дыхание и сердцебиение, не говоря уже о разных бульканьях и ворчаниях. А моя голова… она просто отказывалась отключаться. Любой вопрос, любая посторонняя мысль о происходящем за много миль отсюда залетали в мой мозг и мешали сосредоточиться, скреблись там, требуя моего внимания.
Но я пытался. Я попробовал вообразить себе стирательную резинку, но не смог стереть даже один палец на ноге. Я постарался представить, что я – опилки, которые сдувает ветер. Или что меня проглатывает кит. Или что я растворяюсь, словно таблетка в шипучке. Ничего не работало. Я не мог заставить себя исчезнуть.
Я приоткрыл глаза. Я понимал, что этого лучше не делать, но не смог удержаться. Старгерл уже точно себя стерла. Она исчезла. Она представляла собой воплощение безмятежности. На ее губах была легкая улыбка. Ее кожа сияла золотом. Мерцающие волосы волнами спускались с плеч. Она, казалось, сначала полностью окунулась в солнечный свет, а теперь сидела и сохла. Я испытал укол зависти – из-за того, что она сидит рядом со мной и не осознает этого. Что она находится в каком-то более чудесном месте, а я не могу туда попасть.
Потом я увидел крысу. Она вылезла из сумки. Она сидела почти как мы, сложив перед собой передние лапки – я воспринимал их как крохотные ручки, настолько они походили на человеческие. Она тоже не двигалась. Тоже повернулась к закату; шкурка ее была медного оттенка только что выпущенной одноцентовой монетки. Глаза-бусинки были широко открыты.
Наверное, это был какой-то трюк, которому ее обучила Старгерл, либо какое-то свойственное грызунам подражательное поведение. И все же я не мог отделаться от мысли, что в этом – нечто большее, что это маленькое создание с усиками испытывает какое-то свое переживание – которое для нее может закончиться перевариванием в брюхе какого-нибудь существа, если страхи Старгерл воплотятся. Как можно осторожнее я нагнулся и подобрал крысу. Она не затрепыхалась, не поежилась, а просто продолжала смотреть на закат, положив свой крохотный подбородок на мой указательный палец. Кончиками пальцев я ощущал ее сердцебиение. Я поднес ее к своему лицу. Наверное, никогда еще ни один грызун не подбирался ко мне настолько близко.
Я глубоко вздохнул, снова закрыл глаза и еще раз попытался поддаться чарам этого места. Не думаю, что мне это удалось. Наверное, даже Корица «стирала себя» куда лучше моего. Я пытался. Пытался так сильно, что едва не закряхтел от напряжения, но так и не покинул себя самого, а космос не вошел в меня. Я не задавался вопросом, сколько прошло времени.
Но что-то все же произошло. Что-то незаметное. Я понимал, что вышел за какую-то грань, шагнул на новую для меня территорию. Территорию мира, спокойствия, молчания. Никогда прежде я такого не испытывал. Суматоха внутри меня продолжалась, но не такая слышная – как будто кто-то убавил громкость. И еще я ощутил нечто жутковатое. Я вроде бы ни на минуту не терял сознания, но, как мне показалось, образно выражаясь, потерял Корицу. Я больше не ощущал ее пульс, ее присутствие в моих руках. Мы как бы стали не отдельными существами, а единым целым.
Когда солнце скрылось за горами, я ощутил прохладу на лице.
Не знаю, как долго мои глаза оставались закрытыми. Когда я открыл их, Старгерл не было. Встревожившись, я пошевелился. Она стояла чуть поодаль и улыбалась. Наступил вечер. Пока мои глаза были закрыты, сумеречный лавандовый свет залил всю пустыню.
Мы обулись и направились к шоссе. Я ожидал, что Старгерл начнет расспрашивать меня, но она молчала. На небе появилась луна, неожиданно, как будто в одно мгновение ее не было – а в следующее она уже сияла. И еще зажглась одна яркая звезда. Мы шли по пустыне, держась за руки и ничего не говоря.
18
Мы были одни. Единственные во всей школе.
По крайней мере, мне так казалось в последующие дни.
Занимаясь своими делами, я чувствовал, как она занимается своими. Я ощущал ее движение, ее присутствие в отдаленных уголках здания. Когда мы шли по коридорам между занятиями, мне не обязательно было видеть ее, я знал, что она здесь: вот она передвигается в толпе, направляется в мою сторону и поворачивает за угол в пяти кабинетах от меня. Я ориентировался на ее улыбку, словно на маяк. Когда мы приближались друг к другу, шум и гул голосов вокруг нас растворялись, и мы оказывались совсем одни. Проходили мимо друг друга, улыбались, обменивались взглядами; полы и стены между нами исчезали, и мы становились двумя людьми во вселенной, полной пространства и звезд.
А затем, в один прекрасный день, я вдруг начал осознавать, что мы гораздо более одиноки, чем я себе представлял.
Это случилось в четверг. Обычно в этот день после третьей перемены мы со Старгерл проходили мимо друг друга по второму этажу возле учительской. Мы улыбались друг другу, говорили «Привет!» и продолжали свой путь к разным классам. На этот раз мне захотелось пройтись с ней вместе.
– Как насчет компании? – спросил я.
– Кто-нибудь есть на уме? – озорно ухмыльнулась она.
Мы дотронулись друг до друга пальцами и пошли дальше. Ее следующий урок был на первом этаже, так что мы стали спускаться по ближайшей лестнице, бок о бок. Тут-то я и заметил.
