Не заинтересовал Яблокова и вопрос о том, куда исчезли «протоколы заседаний тройки НКВД СССР и акты о приведении в исполнение решений троек», которые Шелепин предлагал сохранить в «особой папке» ЦК КПСС? Ответа на этот вопрос до сих пор также нет. Предполагается, что они были уничтожены вместе с учетными делами. Так ли это? Расследования по поводу их пропажи не проводилось.
У катыноведов вызывает удивление, что такой сверхсекретный документ, как записка Шелепина Н—632-ш, хранился в ЦК КПСС в течение 6-ти лет без регистрации. Авторы «Катынского синдрома…» утверждают, что: «Документ длительное время, с 3 марта 1959 г., не регистрировался, очевидно потому, что находился в сейфе у заведующего общим отделом ЦК КПСС Малина. Такое положение имело место с многими документами аналогичного значения. В 1965 г. Малин уходил с этой должности и поэтому 9 марта 1965 г. под номером 0680 документы были зарегистрированы в текущем делопроизводстве ЦК КПСС, а 20 марта 1965 г. под № 9485 переданы в Архив ЦК КПСС » (Катынский синдром… С.396).
Вывод чрезвычайно «глубокомысленный»! Документ не регистрировался, потому что находился в сейфе, а в сейфе находился, потому что не регистрировался и т.д. Но это не ответ на вопрос о том, почему же в нарушение правил секретного делопроизводства ЦК КПСС, нацеленных на недопущение подобных фактов, документ пролежал в сейфе заведующего 6 лет?
Известно, что в сейфах у некоторых зав. отделами ЦК КПСС годами хранились секретные документы, которые регистрировались только при передаче ими дел. Помимо Владимира Никифоровича Малина, такой практикой грешил, по воспоминаниям бывших сотрудников ЦК КПСС, заведующий Отделом оборонной промышленности Иван Александрович Сербин. Как правило, это были важные сверхсекретные документы, по которым, в силу различные причин, так и НЕ БЫЛИ ПРИНЯТЫ РЕШЕНИЯ Президиума или Политбюро ЦК КПСС. Судьба документов, по которым отсутствовало положительное решение, не имела продолжения и их можно было без опаски хранить в сейфе.
Другое дело записка Шелепина, по которой, как утверждается, Хрущевым было принято устное положительное решение. В таком случае история документа приобретала продолжение и его регистрация становилась необходимой . Но его так и не зарегистрировали. Все становится логичным, если предположить, что положительное решение по записке Шелепина не было принято . Эту версию подтверждают свидетельства, о которых мы расскажем ниже.
«Рукописи не горят!»
До сих пор достоверно не установлено, что последовало после рассмотрения Хрущевым записки Шелепина. Официально считается, что Хрущев дал устное согласие на уничтожение учетных дел расстрелянных польских военнопленных, после чего все дела были сожжены по личному указанию Шелепина.
Этот факт подтверждает справка от 1 июня 1995 г., подписанная начальником управления ФСБ РФ генерал-лейтенантом А.А.Краюшкиным, в которой сообщается, что весной 1959 г. на основании « указания А.Шелепина … два сотрудника (фамилии их известны, но они умерли) в течение двух недель сжигали эти дела в печке в подвальном помещении дома по ул. Дзержинского. Никакого акта в целях сохранения секретности не составлялось» (С.Филатов. Кольцо «А». № 34, 2005, с. 118).
В дополнение к информации генерала Краюшкина, в исследовании «Катынский синдром…» сообщается, что 18 апреля 1996 г. следователь ГВП С.Шаламаев допросил «бывшего сотрудника архива КГБ И.Смирнова, который подтвердил, что на Лубянке было сожжено несколько ящиков документов» (Катынский синдром… С. 396). В разговоре с авторами С.Шаламаев добавил, что бывшие сотрудники архива КГБ СССР заявили, что сожжение учетных дел польских военнопленных происходило в марте 1959 г. в подвале дома по ул. Дзержинского и продолжалось около двух недель.
Казалось бы, с такими утверждениями не поспоришь. Однако, все это напоминает известный миф о Гохране, откуда руководители Советского государства без расписок брали произведения ювелирного искусства для подарков иностранным гостям. Возможно, Генсеки ЦК КПСС и не писали расписок, но работники Гохрана, которые обеспечивали сохранность ценностей, все скрупулезно актировали. В противном случае им пришлось бы отвечать самим. В вопросах уничтожения сверхсекретных документов подход был аналогичным. Акт об уничтожение документов « в целях сохранения секретности» , был необходим, прежде всего, для прикрытия самих исполнителей.
Более абсурдную ситуацию, нежели с уничтожением учетных дел польских военнопленных в КГБ, трудно представить. Для того, чтобы уничтожить эти дела потребовалось разрешение главы советского государства. А решение об уничтожении этих сверхсекретных катынских документов без оформления каких-либо актов якобы было принято в КГБ на уровне работников архивной службы ?! Удивительно, но этот факт не вызвал вопросов у следователей Главной военной прокуратуры.
В итоге так и не ясно, уничтожены эти документы или нет? Официального акта ведь нет. В этой связи напомним высказывание А.Прокопенко, бывшего руководителя Особого архива о том, что в начале 1990-х годов лучшей тактикой сокрытия секретных документов было заявление о том, что они сгорели, или их украли . Непонятно, за что в 1992 г. некоторым военным следователям платили зарплату? Если бы подобным образом расследовались бы дела о шпионаже, то все вражеские агенты были бы оправданы за недостаточностью улик.
Однако история с «сожжением» катынских документов получила продолжение, когда выяснилось, что Хрущев весной 1959 г. не давал согласия на уничтожение учетных дел . Об этом авторам сообщил в феврале 2006 г. один из близких друзей Шелепина, бывший второй секретарь ЦК Компартии Литвы валерий Иннокентьевич Харазов. Многолетняя дружба Шелепина и Харазова достаточно подробно описана в книге Л.Млечина «Железный Шурик».
По словам Харазова, в начале 1960-х годов Шелепин после ухода из КГБ, уже будучи Секретарем ЦК КПСС, в доверительной беседе заявил ему, тогда работнику ЦК КПСС, что: « Хрущев, ознакомившись с запиской, отказался дать согласие на уничтожение учетных дел расстрелянных польских военнопленных, заявив, пусть все остается, как есть» (Швед. Игра в поддавки. «Фельдпочта» № 11/117, 2006).
Поводом для разговора друзей о Катынском деле послужила какая-то ситуация в Польше. Шелепин высказал серьезную обеспокоенность тем, что в результате очередного непродуманного решения Хрущева были сохранены документы расстрелянных в 1940 г. поляков, которые в будущем могут стать источником серьезных проблем для СССР. Харазов запомнил этот разговор, так как его поразило, что Шелепин говорил о расстрелянных пленных польских офицерах.
Считать, что катынские документы были уничтожены без согласия Хрущева только по личному распоряжению Шелепина, как утверждается в справке ФСБ, абсурдно. Надо помнить, что Шелепин был «выдвиженцем» Хрущева и зарекомендовал себя ярым его сторонником в борьбе против «антипартийной группы Молотова, Маленкова и Кагановича» в 1957 г.
В 1959 г. Шелепин еще был искренне предан Хрущеву и не предпринимал никаких серьезных действий без его согласия. Помимо этого, Шелепин хорошо понимал, что в Комитете наверняка найдется «доброжелатель», который обеспечит поступление «наверх» информации о самоуправстве председателя. В случае, если бы Хрущев дал согласие на уничтожение учетных дел, Шелепин не позволил бы уничтожить их без акта, и, как уже говорилось, лично проконтролировал бы исполнение .
