«В 1940 году. – писал Костюченко Абаринову ,– на станцию Гнездово прибывали время от времени одиндва вагона пассажирских с решетками на окнах. К вагонам подъезжала автомашина, так называемый «черный ворон». Из вагона переходили под охраной в автомашину польские офицеры (они были в военной форме), и их увозили в Катынский лес. Лес был огорожен, и что там происходило, никто не видел. Но слухи были о том, что там раздаются выстрелы. В то время, как мне помнится, никто не сомневался в том, что их там расстреливают. Но говорили об этом мало. Дело серьезное, опасное. Поэтому и старались, как бы не замечать этого». Это свидетельство достаточно серьезное, но по сути косвенное. Кто-то говорил и т.д. Не будем забывать о не менее серьезных свидетельствах Тартаковского, Свентека, Мироновой, доказывающих существование лагерей «ОН» под Смоленском, куда в 1940 г. свозили польских офицеров.
Следует заметить, что, если расстрелы польских военнопленных сопровождались выстрелами и криками, которые слышали жители, то налицо полное нарушение инструкции НКВД о порядке производства расстрелов. Согласно этой инструкции приговоры должны были приводиться в исполнение с «обязательным полным сохранением в тайне времени и места приведения приговора в исполнение». Места расстрелов должны были находиться не менее чем в 10 км от населенных пунктов, чтобы в ночное время не было слышно выстрелов и не видно света от костра и фар автомобилей (См. «Р» – значит расстрелять. «Моск. комсомолец». 7 июня 2007 г.).
Следует обратить особое внимание на утверждения катыноведов о том, что польских военнопленных, в нарушение вышеупомянутой инструкции, при расстрелах в лесу не обыскивали и не раздевали. Это более чем странное утвердение, если учитывать, что акция по расстрелу польских военнопленных должна была оставаться тайной навечно и инструкция в данном случае должна была соблюдаться абсолютно. Однако приходится делать вывод, что сотрудники НКВД делали все для того, чтобы в будущем при раскопках польских захоронений сразу можно было бы установить, кто расстрелян. Как это объяснить?
Подобное сторонники официальной версии объясняют тем, что сотрудники НКВД, якобы, боялись бунта польских заключенных и поэтому до последнего момента не хотели их настораживать раздеванием и предварительным связыванием. Но как быть с личными вещами, которых в катынских захоронениях найдено более чем достаточно?! Ведь даже катыновед Лебедева пишет, что при транспортировке военнопленных конвоиры отбирали у них все личные вещи, в том числе и мелкие (См. Лебедева Н.С. Катынь: преступление против человечества. С. 240).
Единственное объяснение подобной ситуации может быть следующим. По некоторым сведениям в июле 1941 г. из лагерей «ОН» была эвакуирована лишь незначительная часть из 8 тысяч пленных польских офицеров. Остальные, после того как лагеря остались без охраны, взломали кладовые и разобрали личные вещи.
Версию о том, что часть пленных польских офицеров весной 1940 г. была передана немецкой стороне, подтверждает следующий факт. В Козельском лагере всем пленным офицерам перед отправкой в распоряжение Смоленского УНКВД были сделаны прививки от брюшного тифа и холеры. Это было отмечено в ходе немецкой эксгумации в 1943 г. Зачем делать прививки, если их везли на расстрел? На этот вопрос апологеты немецко-польской версии предпочитают не отвечать.
Майор армии Андерса Юзеф Чапский, первый летописец катынской трагедии, в книге «На бесчеловечной земле» писал о том, что, когда польские генералы М.Сморовинский, X. Минкевич и Б.Бохатеревич в апреле 1940 убывали из Козельского лагеря в распоряжение Смоленского УНКВД, лагерная администрация устроила им прощальный обед . Каждому офицеру, покидающему лагерь, выдавалось 800 г. хлеба, немного сахара и три селедки, завернутые не, как обычно, в газету, а в качественную новую серую бумагу. Некоторые исследователи полагают, что это свидетельствует о том, что офицеры возвращались в оккупированную немцами Польшу и русские хотели показать, что и они не чужды цивилизованного отношения к пленным.
В этой связи необходимо привести выдержку из рапорта полковника Е.Горчинского от 6 мая 1943 г. в штаб армии генерала Андерса. В нем говорилось: «Когда мы сказали комиссару Берия, что большое число первоклассных офицеров для активной службы находится в лагерях в Старобельске и Козельске, он заявил: «Составьте их список, однако немного из них осталось, поскольку мы совершили большую ошибку, передав большую их часть немцам». Нечто подобное сказал полякам и зам. Берии Меркулов. Однако эту фразу катоноведы, как правило , цитируют без последних слов о передаче немцам.
Итак, как понимать прививки, прощальный обед, сухой паек в дорогу ?! Это все для того, чтобы дезориентировать поляков, что их везут на расстрел, или все же для того, чтобы они в нормальном настроении доехали до Бреста ? Обо всем этом катыноведы предпочитают не рассуждать. Это вновь косвенное подтверждение немецкого следа в катынском преступлении.
Особое место в ряду доказательств о немецком следе в катынском преступлении занимает свидетельство бывшего члена сталинского Политбюо Лазаря Моисеевича Кагановича (1893—1991). О нем уже упоминалось. Однако это свидетельство заслуживает отдельного рассказа. Военный историк, доктор исторических наук, сотрудник Института военной истории Алесандр Николаевич Колесник в 1985—1991 гг. шесть раз встречался с Кагановичем и беседовал на различные исторические темы.
Даты этих бесед, их продолжительность задокументированы сотрудниками КГБ СССР, охранявшими подъезд дома (Фрунзенская набережная, д. 50), в котором проживал Каганович. Отметим, что охрана в обязательном порядке регистрировала гостей к Кагановичу в специальном журнале. Помимо этого, все посетители фотографировались фотокамерой, автоматически фиксировавшей дату и время съемки ( http://www.katyn.ru/index.php?go=Pages&in=view&id=79800.)
Беседа о Катынском деле, в которой Каганович впервые сообщил информацию о точном количестве граждан бывшей Польши, расстрелянных на территории СССР за период с ноября 1939 г. по июль 1941 г., состоялась 6 ноября 1985 г. на его квартире. Она длилась 2 ч. 40 мин, с 18:40 до 21:20. При беседе присутствовала дочь Лазаря Михайловича Майя Лазаревна, которая стенографировала все сказанное.
Позднее выяснилось, что с помощью технических спецсредств эту беседу также записали сотрудники КГБ СССР, негласно осуществлявшие слежку за Кагановичем. Это стало очевидным после того, как Колеснику позвонил оперативный сотрудник КГБ капитан Рязанов и в категорической форме обязал не разглашать содержание состоявшейся беседы.
Каганович рассказал, что весной 1940 г. руководство СССР приняло вынужденное и очень трудное, но абсолютно необходимое в той сложной политической обстановке решение, о расстреле 3.196 преступников из числа граждан бывшей Польши. К расстрелу были приговорены польские военные преступники, причастные к массовому уничтожению в 1920—1921 г. пленных советских красноармейцев, сотрудники польских карательных органов, совершившие преступления против СССР и польского рабочего движения в 1920– 1930-ые годы. Кроме них, были расстреляны уголовники из числа польских военнопленных, совершившие на территории СССР тяжкие общеуголовные преступления уже после своего интернирования в сентябре-октябре 1939 г. – групповые изнасилования, разбойные нападения, убийства и т.д.
