Снова раздался скрип, потом стук дерева о дерево, плеск воды… и испуганный вопль миссис Платтер:
– Осторожней, Сидни! Ты едва не выбросил меня за борт!
– Они привязывают ялик, – шепнул Под. – Нам пора!
Спиллер подошёл к ним, как всегда, бесшумно, и теперь стоял рядом на корме с шестом в руках.
– Вы обе, хватайтесь за камыши! Давай, Арриэтта… – скомандовал Под. – Вот так, хорошо. Теперь тяните, только аккуратно…
Медленно-медленно они выбрались из камышей кормой вперёд на более открытую воду, как вдруг стало совсем темно, так же, как было в камышах.
– Я совсем ничего не вижу, – испуганно прошептала Хомили и поднялась; с рук её стекала холодная вода, голос дрожал.
– Они, к счастью, тоже, – шепнул ей в ответ Под. – Стой там, где стоишь, Хомили. Давай, Спиллер!
И барка рванулась вперёд. Арриэтта подняла голову. Звёзды по-прежнему ярко сияли, но луну закрыло облако. Арриэтта почувствовала, как барка резко развернулась и двинулась вперёд против течения, и обернулась, но почти ничего не увидела: ниже ограды всё скрывала тьма. О благословенное облако! О благословенная бесшумная вязальная спица в руках Спиллера, которая толкает их вперёд! Вверх по течению, кормой вперёд, не имеет значения: они уплывают прочь!
В это мгновение последняя тонкая пелена облака освободила луну, и её мягкое сияние снова заструилось на землю. Арриэтта могла теперь видеть лица родителей, а оглянувшись назад – изгородь из колючей проволоки, серебристой в лунном свете, и движущиеся тени рядом с ней. Но если она их видит, то и они могут заметить барку. Арриэтта повернулась к отцу и увидела, что он тоже смотрит на изгородь.
– Ох, папа, как ты думаешь, они нас видят?
Под не сводил глаз с движущихся фигур, поэтому ответил не сразу.
– Они и смотреть не будут. – С улыбкой Под положил руку на плечо дочери, и все её страхи сразу улеглись, а спустя некоторое время заговорил снова – тихо, уверенно: – Здесь ручей делает поворот, и они не смогут нас увидеть…
И он не ошибся. Через несколько минут Арриэтта оглянулась назад, но увидела лишь спокойную воду: изгородь скрылась из виду. Напряжение спало, и все наконец-то расслабились; только Спиллер упорно толкал барку вперёд.
– Где-то тут был нож для масла. Я оставил, чтобы был под рукой, – сказал Под и повернулся, словно собирался снова вскарабкаться на гетру, но замешкался. – Вам с матерью лучше лечь спать: надо хорошенько отдохнуть. Завтра будет тяжёлый день…
– Папа, пожалуйста, можно не сейчас? – взмолилась Арриэтта.
– Делай так, как я сказал, девочка. И ты тоже ложись, Хомили, а то совсем выбилась из сил…
– Ради всего святого, Под, зачем тебе понадобился нож для масла? – слабым голосом спросила Хомили.
– Как зачем? – удивился Под. – Это же руль! А теперь обе забирайтесь под гетру и укладывайтесь.
Он отвернулся от них и начал очень осторожно взбираться на гетру, а жена и дочь не спускали с него глаз.
– Прирождённый альпинист! – с гордостью произнесла Хомили. – Идём спать, Арриэтта, не будем спорить с отцом. Становится холодно, а мы всё равно ничем не поможем.
И всё же Арриэтта мешкала. Ей казалось, что веселье только начинается: здесь столько всего можно увидеть, на берегах ручья, к тому же под открытым небом, на свежем воздухе. Ах, это же летучая мышь! И ещё одна! Должно быть, здесь много комаров. Нет, какие комары ранней весной! И правда, ещё холодно, но весна вот-вот наступит. Прекрасная весна! И новая жизнь… Нет, всё-таки очень холодно!
Тем временем мать уже скрылась из виду, и Арриэтта нехотя поползла под гетру, осторожно вытащила маленькую подушку и положила её в самом конце их постели, чтобы хотя бы голова оставалась на свежем воздухе.
Забравшись под сшитые мисс Мэнсис простыню и одеяло и немного согревшись, Арриэтта легла на спину и принялась рассматривать ночное небо. Опять сияла луна, хотя временами её заслоняли нависшие над водой ветки или почти прозрачные облака, мерцали звёзды. Ночь была полна странных звуков: она даже услышала лай лисицы.
Арриэтта лежала и размышляла: интересно, какая новая жизнь их ждет? Сколько времени им потребуется, чтобы добраться до незнакомого дома? Большой дом человеков – вот и всё, что она о нём знала. Больше, чем Фэрбанкс-Холл, – так сказал Под, а Фэрбанкс-Холл был вовсе не маленьким. Рядом с новым домом имелась лужайка, спускавшаяся к пруду. В пруду бил родник, который и питал тот самый ручей, по которому они сейчас беззвучно плыли. О как же она любила пруды! Арриэтта вспомнила пруд возле поля. В то время они жили в ботинке, и это было очень весёлое время. Она ловила мелкую рыбёшку, каталась по пруду на старой крышке от мыльницы, принадлежавшей Спиллеру, училась плавать… Кажется, это было так давно! Она вспомнила про цыгана по прозвищу Кривой Глаз и его фургон: дразнящий запах жаркого из фазана, когда они, напуганные и голодные, прятались под сомнительным прикрытием неопрятной кровати Кривого Глаза, а ещё та женщина со свирепым лицом, жена Кривого Глаза. Где-то они теперь? Хотелось бы надеяться, что не слишком близко.
Арриэтта снова подумала о Фэрбанксе и своём детстве под полом, о темноте, о пыльных переходах между балками. И всё же какими чистыми и светлыми были стараниями Хомили те крошечные комнаты, в которых они жили! Как же ей приходилось трудиться! Следовало бы больше помогать матери, подумала Арриэтта, и ей стало стыдно…
А потом наступил тот знаменательный день, когда Под повёл её наверх. Она впервые оказалась на открытом воздухе и была восхищена. Затем состоялась её первая встреча с мальчиком (это был первый из человеков, с кем познакомилась Арриэтта), которая принесла им сколько неприятностей…
Но как много девочка узнала, когда читала ему вслух; какими странными были некоторые книги, которые он приносил в сад из большого дома наверху; сколько нового открылось ей о том загадочном мире, в котором жили они все: она сама, мальчик, старушка наверху, – странные животные, странные обычаи, странные мысли. Пожалуй, самыми странными среди всех были сами человеческие существа (а не человеки, как их называли её родители). Была ли существом сама Арриэтта? Определённо, но не человеческим, хвала небесам! Нет, ей не хотелось быть одной из человеков: ни один добывайка никогда ничего не украл у другого добывайки. Да, вещи переходили от одного добывайки к другому: так, мелочи, оставленные или брошенные предыдущими владельцами, а также просто где-то найденные. То, что не пригодилось одному добывайке, могло пригодиться другому. В этом был смысл: выбрасывать ничего не следует – но ни один добывайка намеренно не взял бы ничего у другого добывайки. Такое просто немыслимо в их маленьком хрупком мире!
Именно это Арриэтта пыталась объяснить мальчику. Ей никогда не забыть, сколько презрения было в его голосе, когда он выкрикнул с неожиданным раздражением: «Вы говорите “добывать”, а я говорю “воровать”!»
В то время она только рассмеялась в ответ и всё смеялась и смеялась над его невежеством. Каким глупым было это большое неуклюжее создание, если не понимало, что человеки созданы для добываек как хлеб для масла, коровы – для молока, куры – для яиц. Вполне можно сказать (если опять же сравнить с коровами), что добывайки пасутся на человеках. «Для чего же ещё, – спросила тогда Арриэтта, – нужны человеки?» Он тоже этого не знал. Тогда она сама ответила на свой вопрос, твёрдо заявив: «Для нас, конечно же». И он начал считать, что она права.
