– Вроде бы все ясно, но ничего не ясно. – Чан, склонившись над потерпевшим, выдал такое загадочное заключение.
Снаружи сновали агенты, но внутри капеллы, кроме криминалистов, присутствовали только Мила и Гуревич, которого не совсем удовлетворила брошенная доктором фраза.
– Можно поточнее?
Чан еще раз приподнял с матраса, пропитанного всякой органикой, обмякшее тело мужчины, в одном белье и с пластиковым пакетом на голове.
– Честно говоря, нет. – Чан отвечал уклончиво потому, что побаивался инспектора.
Эта нерешимость выводила Гуревича из себя.
– Нам нужно как можно скорее узнать, когда наступила смерть.
Проблема была связана с крысами, которые сильно повредили труп. Особенно пострадали кисти и ступни, почти полностью обглоданные. Под мышками и в паху зияли глубокие раны. При таком состоянии тела определить время наступления смерти при визуальном осмотре было затруднительно, поэтому приписать преступление Роджеру Валину пока не представлялось возможным.
Но, размышляла Мила, даже если бы массовый убийца и мог его совершить, это означало бы радикальную, неслыханную смену способа действия, того, что зовется в криминалистике modus operandi. Было невозможно объяснить переход от полуавтоматической винтовки «Бушмастер .223», стрельба из которой не предполагала никакого физического контакта с жертвами, к тому, что имели они сейчас перед глазами. Вот почему в воздухе витало такое напряжение.
В капеллу вошел Борис и встал в уголке, прислушиваясь к разговору.
– Предположить с большей долей вероятности, сколько времени тело пролежало здесь, можно только после вскрытия, – упорствовал судмедэксперт.
Раздражение Гуревича нарастало.
– Я не требую от вас отчета, а лишь прошу высказать мнение.
Чан задумался: он уже наверняка держал в уме ответ, но боялся сболтнуть лишнее, ведь в случае грубой ошибки на него же и повесят всех собак.
– Я бы сказал, что смерть наступила около суток назад.
Из такого ответа следовало два вывода. Первый, менее значимый, заключался в том, что, если бы даже кто-то и разгадал чуть раньше загадку телефонного номера прачечной самообслуживания, человека, которому надели на голову пластиковый пакет, уже нельзя было спасти. Но более важным следствием было то, что убийство никак не мог совершить Роджер Валин.
Разумеется, Гуревич не был от этого в восторге.
– Второй убийца. Другой почерк. – Он скорбно покачал головой, видя, как усложняется расследование. – Ладно, давайте поглядим, кто убитый.
Теперь наконец они могли открыть лицо потерпевшего. Может быть, подумала Мила, это приблизит их к разгадке новой тайны.
– Приступаю к снятию пакета с головы покойного, – объявил Чан.
Он надел свежие латексные перчатки и налобный фонарь. Вооружившись скальпелем, подошел к телу. Двумя пальцами приподнял край жуткого савана, прилипшего к лицу, в то время как другой рукой сделал точный разрез по пластику, начиная с уровня теменной кости.
Все присутствующие сосредоточились на операции и с нетерпением ждали ее результата, только Мила не могла отвести взгляд от обручального кольца, блестевшего на безымянном пальце левой руки покойного. Думала о женщине, которая еще не знает, что осталась вдовой.
Чан продолжил разрез до горла и аккуратно отлепил и развел в стороны два получившихся лоскута.
Наконец обнажил лицо.
– Вот дерьмо! – скривился Гуревич.
Все сразу поняли, что инспектор узнал убитого.
– Это Рэнди Филипс, – подтвердил Клаус Борис. Тут же вспомнил, что в кармане пиджака лежит утренняя газета, и протянул ее коллеге. – Третья страница.
Там красовалась фотография мужчины, элегантно одетого, с надменной улыбкой. Хотя сомнений и так не возникло, Гуревич сравнил фотографию с лицом покойного, потом прочел заголовки:
– «Филипс проваливает дело»… «Судья выносит обвиняемому приговор из-за неявки адвоката на заседание».
Пока Чан осматривал голову, Борис просветил присутствующих:
– Рэндалл, Рэнди Филипс, тридцать шесть лет, специализировался на делах о домашнем насилии. Обычно выступал на стороне плохих мужей. Стратегия его защиты заключалась в том, чтобы накопать побольше гадостей о женах и невестах. Если компромата не находилось, он что-нибудь сочинял. Как никто, умел облить несчастных женщин грязью, выставить их в самом дурном свете. Невероятно, но, даже если бедняжка являлась в зал суда, покрытая синяками, или с фонарем под глазом, или даже в инвалидном кресле, Филипс своими россказнями был способен убедить присяжных в том, что она сама напросилась.
Мила заметила, как мужчины из команды Чана обменялись насмешливым взглядом. Привычный дух мужской солидарности, допускающей любые мерзкие домыслы по отношению к женщинам, привел ей на память выступления Рэнди Филипса по телевидению. Девизом адвоката было: «Женщину осудить ничего не стоит… Даже если судят другие женщины». В большинстве случаев он добивался оправдания своих клиентов, а в остальных ему удавалось существенно скостить срок. Он заслужил прозвище Гроза Жен и другое, неласковое, Рэнди Поганец.
– Наверное, уже можно восстановить картину преступления, – объявил Чан после первичного осмотра. – Сначала его вырубили электрошоковым пистолетом, тазером или стрекалом для крупного рогатого скота. – Он указал на горло, где была видна метка от электрического разряда, пусть несильного и кратковременного. – Потом связали ремнями по рукам и ногам. И наконец, надели на голову пакет. Смерть произошла в результате задержки дыхания.
За этим отчетом последовало глубокомысленное молчание.
– Рэнди Филипс был женат?
Все повернулись к Миле, ошеломленные неожиданным вопросом. Гуревич покосился на нее с подозрением.
– Я, конечно, могу ошибаться, но что-то не припомню, чтобы у него была супруга, – проговорил Борис.
Без лишних слов Мила приподняла левую руку покойника и предъявила обручальное кольцо, которое заметила благодаря лунному лучу в тот самый момент, когда обнаружила тело.
Все онемели.
Что-то вроде возмездия.
– Рэнди принужден обручиться со смертью в Храме Любви, подумать только! – иронически заметил Чан, покидая сцену преступления, стараясь, правда, чтобы Гуревич не услышал. Этого ему показалось мало, и он добавил в том же ключе: – Приперт к стенке, втиснут в брак, который уже не расторгнешь.
Так и женщины увязают в мечтах о любви, которые оборачиваются кошмаром, подумала Мила. Не имея ренты, не работая, они не могут требовать развода и принуждены терпеть дурное обращение, ибо не так их страшат тумаки, как перспектива потерять все. А если какая-нибудь бедняжка единожды и находит в себе мужество заявить о насилии, то видит, как ее мучитель благодаря Рэнди выходит на свободу.
