Мила взяла у него платок и стерла с кожаной куртки остатки яичницы, которые и на нее попали.
– Хочешь поесть? – вдруг спросил Бериш. – Я угощаю.
Мила села за столик напротив него.
– Яичницу и кофе, пожалуйста.
Спецагент сделал заказ и попросил для себя еще эспрессо. Пока они ждали, когда их обслужат, Бериш аккуратно сложил газету и откинулся на стенку отдельного кабинета.
– Почему женщина с таким красивым испанским именем называет себя Милой?
– Откуда ты знаешь мое настоящее имя?
– Мария Элена, верно? Отсюда и сокращение.
– Это имя ко мне не подходит, или я к нему не подхожу.
Бериш принял это к сведению и продолжал изучать ее своими темными глазами. Но Милу это не раздражало. Эти глаза лучились прекрасным светом, и Миле нравилось, что на нее так смотрят. Казалось, Бериш совершенно свыкся со своим положением. Его отрешенный вид, отличная физическая форма, мускулы, которые угадывались под рубашкой, – все это представляло собой броню, уже ставшую привычной. Он не всегда был таким, как сейчас. Стеф говорил, что Бериш пустился изучать антропологию. Но в данный момент Милу не интересовало, что именно привело к таким радикальным переменам.
– Теперь ты расскажешь мне о Кайрусе?
Спецагент посмотрел на часы:
– Еще пятнадцать минут, и здесь будет пусто. Так что пока наслаждайся завтраком, а потом я отвечу на твои вопросы. После чего мы распрощаемся, и я больше никогда не увижу тебя. Договорились?
– Хорошо, я согласна.
Заказ принесли. Мила съела яичницу, а Бериш выпил эспрессо. Очень скоро, как он и предсказывал, забегаловка опустела. Официантки принялись убирать со столиков. Гомон, царивший здесь несколько минут назад, сменился звоном посуды.
Пес, лежавший у ног Бериша, по-прежнему невозмутимо дремал. А спецагент наконец заговорил:
– Не хочу знать, почему ты пришла сюда, меня это не интересует. Эта история для меня завершилась много лет назад, поэтому я расскажу тебе то, что знаю, хотя все это ты могла бы прочесть в материалах соответствующего дела.
– Мой шеф капитан Стефанопулос посоветовал мне поговорить с тобой.
– Старина Стеф, – протянул Бериш. – Он был моим первым командиром, когда я только что окончил академию.
– Я этого не знала, я думала, что Стеф всегда работал в Лимбе.
– Вовсе нет: он возглавлял программу защиты свидетелей.
– Никогда не слышала о такой.
– В самом деле, она больше не существует. То были времена сильной организованной преступности, и город должен был тщательно готовить процессы, чтобы засадить криминальных авторитетов. Когда ситуация изменилась, подразделение было распущено, и нам дали другие назначения. – Он помолчал. – Но зато ты…
– Что – я?
Бериш пристально посмотрел на нее:
– Ведь это ты, правда?
– Не понимаю, о чем ты.
– Ты имела отношение к делу Подсказчика, теперь я припоминаю.
– У тебя хорошая память. Но если не возражаешь, давай оставим в покое моих призраков и немного поговорим о твоих. – Мила посмотрела ему в лицо. – Кайрус, расскажи мне о нем.
Бериш глубоко вздохнул. И словно бы открылась дверца, давным-давно запертая. Как Мила и предчувствовала, за ней все еще шевелились призраки былого. Один за другим всплывали они, отражаясь в глазах спецагента, когда он начал свой рассказ.
26
Обычно концу света предшествует спокойный день.
Люди идут на работу, садятся в метро, платят налоги. Никто ни о чем не подозревает. Да и с чего бы? Каждый продолжает делать то, что делал всегда, опираясь на простейшую предпосылку: если сегодня все так же, как вчера, почему завтра что-то должно измениться? Примерно таким был смысл речей Бериша, и Миле он был вполне внятен.
Иногда конец света наступает для всех. Иногда – для кого-то одного.
Бывает, что человек просыпается утром, не зная, что этот день – последний в его жизни. Но иногда конец безмолвен, даже невидим. Он назревает исподтишка, чтобы потом проявиться в неуместной детали или в простой формальности.
Дело Господина доброй ночи, к примеру, началось со штрафа за неправильную парковку.
На ветровом стекле автомобиля красовался знак, разрешающий жителю данного района парковаться на этой улице. Но передние колеса вылезли за пределы дозволенного. Усердные сотрудники муниципальной службы по безопасности дорожного движения заметили нарушение. Штраф выписали, квитанцию засунули за дворник самым нормальным утром самого нормального вторника. На следующий день такая же квитанция составила компанию первой. И так всю неделю, пока к окошку не прикрепили постановление, предписывавшее владельцу немедленно отогнать отсюда транспортное средство. Наконец через двадцать дней сам муниципалитет позаботился об этом, прислав эвакуатор. Машину – «форд» цвета металлик – поместили в гараж для автомобилей, конфискованных в судебном порядке. Если бы владелец захотел ее выкупить, ему пришлось бы расстаться с порядочной суммой. Как предписано законом, через четыре месяца после вынужденного изъятия последовало наложение ареста, после чего владельцу предоставлялось еще шестьдесят дней, чтобы оплатить издержки, до того как имущество будет продано с молотка. Этот срок тоже миновал без результата. Был объявлен аукцион, но на «форд» не нашлось покупателей, и машину разобрали на запчасти. Чтобы вернуть потраченные средства, муниципалитет отправил судебного пристава по месту жительства злополучного владельца автомобиля, дабы описать его имущество.
Только тогда стало понятно, что этот человек – некто Андре Гарсия, не имевший семьи, уволенный из армии по причине гомосексуализма и живший на государственное пособие, – пропал несколько месяцев назад.
Рекламные листовки и проспекты скопились в почтовом ящике. Электричество, воду, отопление отключили за неуплату. Холодильник превратился в склеп для гниющих продуктов.
В те времена журналисты охотились за историями, с помощью которых можно было показать, как политики выжимают деньги из граждан самыми нечестными средствами, пользуясь поддержкой закона и пособничеством бюрократии.
Так Андре Гарсия попал в газеты.
В статье рассказывалось, как был запущен механизм судебного преследования, причем никому, вплоть до визита судебного пристава, не пришло в голову постучать в дверь данного гражданина и осведомиться, какого черта он никак не решится сдвинуть проклятую машину на какие-то полметра. Газетчики поиздевались вволю, достаточно вспомнить заголовки: «Весь мир забыл о нем, только не муниципальные службы!» или «Мэр заявляет: Гарсия, верни наши денежки!».
На самом деле судьбой злополучного Андре никто особо не занимался. Он мог уехать из города или броситься в реку, но, если не было достаточно данных, заставляющих предположить, что человек явился жертвой преступления, он имел полное право и так и этак распорядиться своей судьбой. Одно можно поставить ему в заслугу: он пробудил общественное мнение. И поскольку публика любит повозмущаться, СМИ ринулись на поиски похожих случаев, когда муниципалитет, либо банки, либо налоговые службы продолжали недолжным образом присваивать деньги граждан, которые давно уже умерли и похоронены или находятся в глубокой коме из-за банальной закупорки сосудов.
