Когда им не так везло и пропавшие долгое время пребывали в молчании, сотрудники Лимба просили телефонные компании не прерывать связь, ведь могло случиться, что через годы мобильник или сим-карта оживет. В отделе оперативной связи отслеживали такие номера, на случай если возникнет сигнал.
– Номер снова включился, – сказал оператор. – Мы проверили, это не фантомный сигнал. Включение подтвердилось.
Если здесь нет ошибки, значит действительно что-то происходит.
– Кому принадлежит номер? – сразу же спросила Мила.
– Номер записан на некую Диану Мюллер.
Четырнадцать лет. Брюнетка, темные глаза. Пропала февральским утром по дороге в школу. Согласно сведениям из телефонной компании, ее мобильник отключился в 8:18.
Через девять лет молчания телефон ожил.
– Удалось локализовать сигнал?
– Конечно, – ответил оператор.
– Хорошо, давайте адрес.
29
Телефон этот был старой «нокией».
Диана Мюллер нашла его на скамейке в парке, – наверное, кто-то забыл. Но выйти на владельца было невозможно. Мобильник хотя и работал, но ничего особого из себя не представлял: батарейки разряжались за несколько часов, дисплей весь исцарапан, – видимо, аппарат часто роняли. И уж конечно, он не мог соперничать со смартфонами последнего поколения, которых в то время, когда девочка исчезла, еще и в помине не было.
Но для Дианы, которая никогда не имела сотового телефона, и этот очень много значил.
Он представлял собой своего рода пропуск в мир взрослых. Хотя телефончик и был потрепанный, да и модель устарела, Диана берегла его и лелеяла, как если бы он был совсем новый. Девочка даже разукрасила его, добавив брелок в виде голубого ангела и чехольчик, усеянный золотыми звездочками. А внутри, в отсеке для батареек, выцарапала слова Собственность Дианы Мюллер и маленькое сердечко с инициалами одноклассника, который нравился ей больше всех. Что-то вроде магического обряда – чтобы он когда-нибудь, в один прекрасный день, взял да и позвонил.
Сотовый телефон, которым девочка так гордилась, скорее всего, не вызвал бы у четырнадцатилетнего подростка наших дней ни малейшего интереса. Ни в Интернет не выйти, ни почту не отправить, ни игр, ни приложений. Его нельзя было использовать как навигатор, тем более как фотоаппарат.
С него можно было только позвонить или же, единственная альтернатива, отправить сообщение.
– Сколько всего ты потеряла, Диана, – произнесла Мила вполголоса, направляясь по адресу, где засекли сигнал включившегося мобильника. Неподалеку от места, где девочка пропала: это заставляло задуматься.
Девять лет назад юная жизнь растаяла в небытии, будто ее вобрал в себя ветер. Но Мила полагала, что у истока тайны стоит то, чем стал для Дианы сотовый, который сейчас посылал сигналы из темноты.
Наваждение.
В возрасте, когда девочки чаще всего приносят домой беспризорных щенят, Диана однажды вернулась из школы со старым радиоприемником, рассказав, что и его тоже нашла на улице. Твердила, что очень жалко было оставлять его там и что владелец, наверное, сам не знал, что делает, выбрасывая такую вещь.
Но, в отличие от сотового, приемник был сломан, и починить его не получалось. Однако Диана не видела никакой разницы.
Мать и на этот раз возражать не стала, не подозревая, что с данного момента девочка начнет тащить домой самый разный хлам: одеяло, детскую коляску, стеклянные банки, старые журналы, – для каждой своей находки придумывая убедительный предлог.
Вначале мать Дианы, хоть и понимая, что в странном поведении дочери что-то не так, не могла найти разумных обоснований, чтобы заставить ее прекратить. А мания Дианы представляла собой болезненную привязанность к вещам, известную под именем диспозофобия или патологическое накопительство.
В отличие от той женщины Мила, знала, что речь идет об обсессивно-компульсивном расстройстве. Человек, страдающий им, копит всякий хлам, с которым потом не в состоянии расстаться.
В случае Дианы все шло своим чередом, пока вещи, которые девочка накапливала у себя в комнате, не загромоздили ее сверх меры. Мало того что стало не хватать места, настолько, что было трудно зайти в комнату, возник и вопрос гигиены, ибо закралось подозрение, что «сокровища», якобы найденные случайно, подбирались Дианой на помойке.
Мать осознала всю остроту проблемы, когда дом заполонили тараканы. Они кишели повсюду – в шкафах, на кухонных полках, под ковровым покрытием. Они расползались из комнаты Дианы, и, когда женщина пошла посмотреть, что там происходит, она с ужасом обнаружила мешки с их собственным мусором. С недавних пор, по какой-то непонятной причине, дочь упрямо приносила их обратно домой и прятала среди всего остального.
Мила воображала, какое ужасное, ошеломляющее ощущение можно испытать, когда перед твоими глазами снова предстает то, что, по обычаю общества потребления, ты уже исключил из своего существования, а следовательно, из памяти. Выбрасывая объедки или ненужные вещи, мы уверены, что все это больше нас не касается, что теперь этим должен заняться кто-то другой. Одна мысль о том, что выброшенное нами нежданно-негаданно вернется, ужасает нас, словно явление вживе человека, которого мы считали умершим и давно похороненным.
Есть в этом что-то необъяснимое и одновременно пугающее – как непроницаемая мотивация безумца или патологический импульс некрофила.
Мать Дианы, впав в панику, решила отделаться от хлама, накопленного дочерью, и выбросила все подряд. Когда девочка пришла из школы, она оказалась наедине с пустотой, и через несколько дней пустота поглотила ее.
Мать Дианы звали Крис, и у нее, кроме дочери, никого не было. Мила увидела, будто наяву, ее потерянный взгляд. В то время, когда девочка пропала, агент Васкес еще не перевелась в Лимб. Они познакомились позже: Крис регулярно заходила в отдел осведомиться, нет ли каких-либо известий о дочери. И каждое ее посещение было мучительно для сотрудников тоже.
Они видели, как женщина ступает на порог Зала Затерянных Шагов, ищет лицо Дианы на стене, желая удостовериться, что фотография на месте, а значит, о ее дочери не забыли. Найдя фотографию, входила чуть ли не на цыпочках и ждала, пока на нее обратят внимание.
Обычно ею занимался Эрик Винченти. Усаживал, предлагал чай. Какое-то время беседовал, пока не убеждался, что она готова вернуться домой. После исчезновения коллеги задача утешать Крис была возложена на Милу.
Ей, неспособной к сочувствию, было трудно вообразить, что происходит в сердце женщины, какое страдание, какую боль она испытывает. Свою боль Мила прекрасно различала: порезы бритвой, ожоги, синяки. Если не считать ярости и страха, только таким набором эмоций она и располагала. Поэтому ей не удавалось вступить в контакт с Крис так, как это получалось у Винченти. Но тем не менее Мила многое в ней поняла.
К примеру, то, что Крис не была плохой матерью. Воспитывала дочку, проявляла строгость, когда это было необходимо, при отсутствии мужа или друга, который взял бы на себя роль отца. Терпела абсурдную манию Дианы, зная, что сама далека от совершенства и это ставит ее в невыгодное положение. Однажды призналась Миле, что была уверена: ее девочка несчастна и втайне ненавидит ее. И это если учесть, что Диана – такая мягкая, нежная – по самой своей природе не была расположена кого-либо ненавидеть.
