Инес налила чая в две чашки, принесла их на стол, присела рядом с Милой. Их обволакивал, будто заключая в защитный кокон, теплый свет низко висящей лампы.
– Ну как ты? – спросила мать.
– Хорошо, – ответила Мила, не вдаваясь в подробности. Знала, что для Инес довольно и этого одного слова, она не станет дальше допытываться.
Мать не одобряла ее выбора, не хотела, чтобы дочка служила в полиции. Предпочла бы что-то другое. Может, чтобы Мила стала врачом или архитектором. И конечно, чтобы вышла замуж.
– Я давно хотела поговорить с тобой, Мила. – Тон был озабоченный. – Это насчет Алисы. На днях в школе она из окна третьего этажа вылезла на карниз. Ее уговаривали спуститься, а она не хотела. Говорила, что ей не страшно. Даже весело.
– Опять та же история? – Мила пыталась протестовать, ведь они уже не раз это обсуждали.
– У Алисы нет чувства опасности. Помнишь, в тот раз, на море? Она заплыла так далеко, что чуть не утонула. Или вот еще: я отвлеклась на минутку, и пожалуйста – она уже шагает посреди улицы, машины объезжают ее, клаксоны гудят…
– Алиса – абсолютно нормальная девочка, это и врачи говорят.
– Я бы не стала так уж им доверяться. Что может знать детский психолог? Он ведь не видит ее час за часом, целыми днями.
Мила уставилась в чашку:
– Я тоже нечасто ее вижу. Ты это хочешь сказать?
Инес вздохнула:
– Я ничего такого не имела в виду… Просто я изучила эту девочку лучше, чем кто-либо другой, ведь она живет у меня. Я не утверждаю, будто с ней что-то не так, просто волнуюсь, поскольку не могу все время за ней присматривать. – Инес взяла дочь за руку. – Знаю, как ты к ней привязана, знаю, чего тебе стоит жить вдали от нее.
Рука матери давила, казалась невыносимым грузом. Очень хотелось высвободиться, настолько претили ей телесные прикосновения. Но Мила терпела, хотя ладонь саднило, и чувство отвращения захлестывало ее, будто какая-то рептилия ползала между пальцев.
– Что ты предлагаешь?
Инес отняла руку и с сочувствием поглядела на дочь:
– Алиса все время спрашивает об отце. Может быть, отвести ее к…
– Не произноси его имя, – торопливо перебила Мила. – Я не называю его так. Я его вообще никак не называю.
– Хорошо, но Алисе не помешает, по крайней мере, знать, как он выглядит.
Мила на мгновение задумалась:
– Ладно. Завтра отвезу ее к нему.
– Мне кажется, это правильно, она уже достаточно взрослая.
Мила поднялась со стула:
– Заеду во второй половине дня.
– Ночевать не останешься?
– Не могу, завтра рано вставать на работу.
Инес не настаивала, зная, что это бесполезно.
– Береги себя.
Она действительно переживала за дочь. И этим единственным пожеланием, беречь себя, в которое только мамы умеют вложить столько разнообразных значений, хотела дать понять Миле, что та должна измениться ради своего же блага. Мила могла бы ответить, что у нее все в порядке, но эти слова прозвучали бы фальшиво. Она всего лишь взяла пистолет, который лежал на столе, но уже на пороге кухни обернулась к матери. Вопрос, который ее мучил, она стеснялась задать.
– Любимая кукла Алисы – та, с рыжими волосами?
– Верно: я подарила ей эту куклу на Рождество, – подтвердила Инес.
– Не знаешь, случайно, как Алиса ее назвала? – спросила Мила, будто невзначай.
– Кажется, она зовет ее Мисс.
– Мисс, – повторила Мила, смакуя наконец-то обретенное имя. – Ну, я пошла. Спасибо.
44
Мила рассчитывала застать его в китайской забегаловке.
И в этой надежде переступила порог. В зале, переполненном полицейскими, столик Саймона Бериша оставался пустым. Но на этом обычном месте все еще стояли тарелки с недоеденным завтраком.
Мила хотела уже спросить у официантки, давно ли клиент ушел, но заметила лежащего под стулом Хича. И сразу увидела, как его хозяин выходит из туалета, пытаясь бумажной салфеткой оттереть с рубашки пятна от пролитого кофе. Нетрудно представить себе, что произошло. Мила услышала, как в глубине зала хихикает та же компания полицейских. В нее входил и тот, кто несколько дней назад опрокинул на Бериша яичницу с беконом.
Спецагент вернулся на место и спокойно продолжил завтракать. Мила пробралась между стульями и присоединилась к нему.
– Сегодня плачу я, – заявила она.
Бериш, изумленный, уставился на нее:
– Поскольку я уже давно не общаюсь с ближними, от меня ускользает истинный смысл жестов и слов. Я не понимаю подтекста, не различаю оттенков и даже метафоры разбираю с трудом… Поэтому спрашиваю: твое предложение оплатить завтрак – способ сообщить, что ты снова готова со мной сотрудничать, верно?
Сарказм Бериша едва не вызвал у Милы улыбку, но она сдержалась. Как может этот человек оставаться таким сердечным, испытав очередное унижение от коллег?
– Понял-понял: больше не буду. – Увидев, как Мила нахмурилась, Бериш поднял руки в знак того, что сдается.
– Вот и хорошо: так мы сможем договориться. – Мила села за столик. Заказала еды для себя и пакет навынос.
Бериш спросил себя, для кого это, однако предпочел не любопытствовать. Но пристально глядел на Милу и, когда официантка удалилась, задал вопрос, который давно не давал ему покоя:
– Почему такой способный агент, как ты, сумевший к тому же распутать дело Подсказчика, оказался вдруг в Лимбе, да еще и по своей воле?
Мила немного помедлила, хотя ответ был наготове.
– Там я не должна охотиться за преступниками. Я разыскиваю жертв.
– Это софизм. Хотя остроумный. Тогда объясни мне, почему твой отдел называется Лимбом: меня всегда интересовало, откуда взялось такое название.
– Может, это из-за фотографий на стенах Зала Затерянных Шагов. Люди, изображенные на них, находятся в подвешенном состоянии… Живые, которым неведомо, что они живы. И мертвые, которые не могут умереть.
Это объяснение, показавшееся ему разумным, Бериш принял к сведению. Относящиеся к первой категории блуждали по миру, как призраки, – никого не помня, всеми забытые – и ждали только, что кто-то придет и скажет им, что они все еще живы. Вторые, наоборот, ошибочно числились среди живых, поскольку те, кто их помнил, все еще продолжали ждать.
Ключевое слово здесь «все еще» – неопределенный отрезок времени, разрешающийся моментом истины или забвением.
– Ты до сих пор считаешь, что не следует докладывать Судье или хотя бы Гуревичу и Борису о твоем участии в расследовании?
Вопрос Милы вернул спецагента к реальности.
