Вдруг дверь бани открылась, и вошла хозяйка.
Барон с изумлением смотрел на нее.
До этого момента он видел ее закутанной в нищие лохмотья, до глаз замотанной в платок, и принимал ее за старуху. А сейчас перед ним была нагая женщина в самом расцвете женской красоты. Тяжелая крестьянская работа, нищая, полуголодная жизнь не смогли отнять у нее щедрые дары природы.
— Ну, что ты глядишь, солдатик? — проговорила женщина заботливо. — Ты ложись на лавку, я тебя пропарю как следует, всю хворь из тебя выгоню, все косточки разогрею!
Армист неохотно оторвал взгляд от деревенской красавицы, улегся лицом вниз на узкую лавку. Женщина подошла к нему и принялась охаживать березовым веником.
Это было удивительное, незнакомое, ни с чем не сравнимое ощущение. Удары веника выгоняли из тела всю усталость, весь холод, скопившийся в нем за последние дни, проведенные под открытым небом, под стылым небом поздней осени, в седле или на голой земле. Эти удары вместе с щедрым банным жаром и густым ароматом распаренных листьев выгоняли не только холод и хворь из тела — они выгоняли тоску и безысходность из его души, выгоняли ужас бесконечного отступления по глинистым бесплодным равнинам, безнадежность арьергардных боев, ужас ночного бегства через осенний лес, волчий вой, смерть товарищей…
Баня, русская баня! Он слышал, что это замечательное лекарство от многих болезней, но не думал, что жарко натопленная баня и березовый веник врачуют не только тело, но и душу!
Хозяйка окатила его горячей водой, провела ласковой рукой по спине. От этого прикосновения Армист почувствовал острое, давно забытое волнение.
— Перевернись на спину, солдатик! — проговорила женщина низким, волнующим голосом.
Он подчинился ей, перевернулся на спину.
Женщина стояла рядом, такая близкая, такая желанная.
Барон протянул к ней руки, обнял, притянул к себе.
— Ну что ты, солдатик… — забормотала она жарко, взволнованно. — Ну что ты, милый ты мой…
Барон прильнул к ее щедрому, податливому телу, жадно вдохнул ее аромат.
От нее пахло чистотой и свежестью осеннего утра, и еще — березовым листом и кисловатым зеленым яблоком, одиночеством и нежностью…
Он растворился в этом дразнящем аромате, растворился в этой податливой нежности, в этой бесконечной, щедрой готовности принять и простить чужую вину, разделить чужое горе и насытить чужое одиночество, утолить чужую жажду…
Женщина была нежна и неутомима, она шептала ему в самое ухо незнакомые, жаркие русские слова и принимала его всего без остатка, принимала его вместе со всеми его грехами и ошибками, со всеми прожитыми годами.
Барону казалось, что он сбросил, по крайней мере, двадцать лет, снова стал отчаянным молодым офицером, которому все по плечу, у которого все впереди…
Они любили друг друга жарко, жадно и ненасытно, и прошло много времени, пока Армист не задремал, очищенный и опустошенный.
Но женщина тут же разбудила его, ласково проведя рукой по щеке:
— Проснись, солдатик!
— Я без сил, — ответил он смущенно.
— И ничего, — отозвалась она с нежной улыбкой. — Просто пойдем в избу, здесь нельзя спать — угорим.
Он оделся в одежду ее мужа, и они перебрались в избушку. Там он заснул глубоким, долгим, счастливым сном.
На следующий день барон проснулся очень поздно.
Не сразу он вспомнил, где находится, а вспомнив, подумал, что должен как можно скорее добраться до своих, пока французская армия не ушла за русскую границу. Он должен добраться до своих, чтобы сообщить императору, где оставлены вывезенные из Москвы трофеи.
Хозяйка гремела горшками возле печи, разогревая еду. Окно, и так почти не дававшее света, было вовсе темным.
— Что, неужели еще ночь? — спросил Армист, поднимаясь.
— Нет, солдатик, — отозвалась хозяйка, обернувшись на его голос. — Просто за ночь нас снегом замело чуть не по крышу!
Барон оделся, с трудом открыл дверь и выглянул на улицу.
За ночь мир неузнаваемо изменился.
То, что вчера казалось тускло-серым или черным, сегодня стало ослепительно-белым. Вся деревня была завалена снегом, и с неба все еще валились густые хлопья.
— Хорошо, что я тебя вчера подобрала, — проговорила хозяйка, остановившись за его спиной. — Сегодня бы тебя снегом засыпало, ни следа бы не осталось!
Барон понял, что она права, и благодарно взглянул на свою спасительницу.
И еще он понял, что не пройдет по такому глубокому снегу и одной версты, так что нет никаких шансов догнать французскую армию.
Хозяйка собрала на стол и позвала его завтракать.
Завтрак был скудным — пареная репа, толокняная каша и краюха хлеба. Барон понял, что его хозяйка бедна и что ей трудно будет прокормить еще одного человека, а значит — он должен помогать этой женщине чем может, чтобы хоть отчасти отплатить ей за доброту и нежность, отплатить за свою спасенную жизнь и за свою возвращенную молодость.
И он стал делать все, что мог.
Колол дрова и топил печь, носил воду и делал остальную крестьянскую работу. Поначалу у него все это получалось плохо, но хозяйка, которую звали Ариной, ласково посмеивалась над ним и показывала, как нужно делать ту или другую работу, и скоро он всему этому научился.
А по вечерам он погружался в объятия своей прекрасной хозяйки, уплывая вместе с ней в далекую и прекрасную страну, где цвели невиданные цветы и зрели плоды неземной сладости.
В объятиях Арины он забывал обо всем — о неудачном французском походе императора Наполеона, о своих погибших друзьях, о том задании, которое поручил ему адъютант императора.
Однако перед тем, как забыть все это, прежде чем Арина глухим, волнующим голосом звала его спать, он записывал в той книге, которую нашел среди московских трофеев, все то, что еще помнил — подробности похода, подробности сражений, в которых участвовал, подробности своего путешествия через лес к тому озеру, где он со своими спутниками утопил московские сокровища.
Он записывал все это в книге, переплетенной в тисненую кордовскую кожу, в книге с бронзовыми уголками и золотыми застежками, и убирал эту книгу в бронзовую шкатулку.
Матвей ехал за невзрачной машиной подозрительного кинолога, стараясь не слишком приближаться к ней, чтобы не намозолить глаза и не засветиться.
Пока они ехали по центральным районам, это было нетрудно. Труднее было не потерять серую «хонду» Лены в густом транспортном потоке. Но потом она свернула с Петроградской стороны на Аптекарский остров, где движение было не таким плотным, и Матвею стало трудно оставаться незамеченным.
Правда, это продолжалось недолго: серая «хонда» свернула с улицы и въехала в ворота небольшого парка, в глубине которого размещалось довольно большое одноэтажное здание боулинг-клуба с рестораном, тренажерным залом и сауной.
