Как-то от Лас-Каза он узнал, что старый малаец, нанятый г-ном Балькумом на работу садовником, несколько лет назад на своей родине попал в ловушку, был схвачен и перевезён на английском корабле на остров Святой Елены. С корабля он был тайно высажен на берег, незаконно продан как невольник и затем передавался из рук в руки каждому, кто хотел нанять его, но все его заработки в основном присваивались купившим его хозяином. Об этой истории Наполеон сообщил адмиралу, который немедленно дал указание провести расследование; если бы остров остался под командованием адмирала, то вероятным результатом расследования явилось бы освобождение бедняги Тоби из рабства
[2].
В Лонгвуде Наполеону было отведено вокруг его дома пространство примерно миль двенадцать по окружности, в пределах которого он мог ездить верхом или прогуливаться без сопровождения британского офицера. Внутри этого пространства в Дедвуде, около мили от Лонгвуда, был разбит лагерь 53-го пехотного полка, а другой лагерь обосновался у «Ворот Хата», напротив дома Бертрана, у дверей которого стоял караульный офицер. С Бертраном была достигнута договорённость, в соответствии с которой лицам, получавшим от него пропуск, разрешалось вступать на территорию Лонгвуда. Эта процедура не вызывала слишком больших неудобств для графа Бертрана, поскольку никто не мог обращаться к нему за пропуском без того, чтобы сначала не заручиться разрешением у адмирала, губернатора или сэра Джорджа Бингема, и, соответственно, любой нежелательной личности был закрыт доступ к графу.
Французам также разрешалось направлять запечатанные письма местным жителям, а также лицам, пребывающим на острове. Подобный установленный порядок вряд ли таил в себе какую-либо опасность, поскольку было очевидно, что если бы французы захотели переправить письма в Европу, то сделать это можно было только после предварительной договорённости с посредниками; и было совершенно невероятно, чтобы французы, используя посредничество английского слуги или английского гвардейского драгуна, послали письма, содержание которых скомпрометировало бы их самих или их друзей, когда в их распоряжении имелся более простой и естественный способ отправки корреспонденции
[3].
У входа в Лонгвуд, примерно в шестистах шагах от дома, на посту стоял охранник в звании младшего офицера, а вдоль границ всей территории Лонгвуда были расставлены часовые и пикеты. В девять часов часовые подтягивались к дому и занимали позиции, позволявшие им переговариваться друг с другом; они окружали дом таким образом, чтобы видеть любого человека, который мог войти или выйти из дома. Вход в дом охранялся двумя часовыми, а вдоль дома непрерывно взад и вперёд шагали патрули. После девяти часов вечера Наполеон не мог свободно покинуть дом, если его не сопровождал старший офицер; и никакому лицу не разрешалось проходить мимо дома без специального пропуска. Подобное положение дел продолжалось до восхода солнца следующего утра. Каждое место на всём берегу острова, удобное для высадки с моря, и фактически каждое место, которое, казалось, могло предоставить возможность такой высадки, находилось под охраной. Часовые были расставлены даже на всех ведущих к морю горных тропинках, которыми пользовались разве лишь дикие козы, хотя, в сущности, препятствия, воздвигнутые самой природой практически на каждом шагу, оказались бы непреодолимыми для столь грузного человека, каким был Наполеон в период своей жизни на острове Святой Елены.
С различных сигнальных постов острова корабли в море зачастую обнаруживались уже на расстоянии в двадцать четыре морские лиги и всегда задолго до того времени, когда они могли приблизиться к берегу. В море постоянно крейсировали два военных корабля, один с наветренной стороны, другой — с подветренной. Эти корабли немедленно получали сигналы, как только посты на берегу обнаруживали в море судно. Каждое судно, за исключением британского военного корабля, сопровождалось по пути одним из крейсеров, который оставался с ним до тех пор, пока ему разрешалось бросить якорь или отдавался приказ отплыть прочь от острова. Никаким иностранным суднам не разрешалось бросать якорь, если только они не терпели бедствия. В этом случае ни одному человеку с таких суден не разрешалось сходить на берег. Офицер с воинской командой с одного из военных крейсеров посылался на борт судна, чтобы держать под наблюдением весь его персонал на всё время стоянки, а также для того, чтобы воспрепятствовать любому виду связи с островом. Каждое рыболовное судно с острова было пронумеровано. Каждый вечер при заходе солнца оно должно было стать на якорь под надзором лейтенанта военно-морских сил. Ни одной лодке, за исключением сторожевых лодок с военных кораблей, которые крейсировали у острова всю ночь, не разрешалось находиться в море после захода солнца. Кроме того, дежурный офицер получил указание в течение суток дважды удостоверяться в фактическом существовании Наполеона, что он и делал с максимальным, насколько это было возможно, тактом. Таким образом сэр Джордж Кокбэрн, мобилизовав все имеющиеся в его распоряжении людские резервы, принял чрезвычайные меры предосторожности, дабы воспрепятствовать побегу Наполеона. Оставалось разве лишь запрятать Наполеона в тюрьму и посадить его там на цепь.
Вскоре после прибытия Наполеона в Лонгвуд я сообщил ему новость о смерти Мюрата. Он выслушал меня с невозмутимым видом и сразу же спросил, погиб ли Мюрат на поле битвы. Поначалу я не решался сказать ему, что его шурин был казнен как преступник. После его повторного вопроса я рассказал ему, каким образом Мюрат был лишён жизни. Он слушал мой рассказ, не меняя спокойного выражения лица. (Я также информировал его о смерти Нея.) «Он был храбрым человеком, храбрее его не было; но он был сумасшедшим, — заметил Наполеон. — Он умер, не испытывая чувства уважения к человечеству. Он предал меня в Фонтенбло: воззвание против Бурбонов, которое, как он заявлял в свою защиту, было передано ему по моему указанию, на самом деле было написано им самим, и я никогда ничего не знал об этом документе, пока он не был зачитан войскам. Это верно, что я направил ему приказ подчиняться мне. А что он мог сделать? Его войска покинули его. Не только войска, но народ хотел присоединиться ко мне».
Я дал ему почитать книгу мисс Вильямс «Современное положение Франции». Через два или три дня он, одеваясь, сказал мне: «Это гнусная стряпня этой вашей дамы. Это нагромождение лжи. Это, — сказал он, распахивая рубашку и выставляя напоказ фланелевую жилетку, — единственная броня, которую я когда-либо носил. И для моей шляпы подкладкой также служила сталь! Вот вам шляпа, которую я надевал, — и он указал на ту самую шляпу, которую всегда носил. — О, ей, несомненно, хорошо заплатили за всю ту злобу и ложь, которые она излила».
