Они носили тирольки, пели йодли и вынашивали планы.
Газеты публиковали фото: «Бундестаг и бундесвер».
Все это причудливо сочеталось с порнухой, индейцами и подозрительно классным футболом. Разве фрицам положено гонять мяч, курить трубку мира и пыхтеть «дас ист фантастиш»?
Ладно бы гэдээровцы – свои, не жалко.
В детстве много непоняток.
Играть в машинки, клеить фоточки с моделями – главный кайф, а «мерседес», «опель», BMW и «фольксваген» – ихние. Где справедливость? Что пошло не так?
К ним относились, как они сейчас к нам. Вроде и ничего ребята, но если кто вдруг зарежет пятиклассницу – так чего ж еще от них ждать?
«Виннету – сын Инчу-Чуна»
ФРГ – Югославия – Италия, 1963–64. Apach gold/Last of the Renegades. Реж. Харальд Райнль. В ролях Пьер Брис, Лекс Баркер, Марио Адорф, Клаус Кински. Прокат в СССР – 1975 (56 млн чел.)
Сын вождя мескалеро-апачей Виннету после испытания тотемным столбом и дырявым каноэ породняется с бродячим геодезистом Верной Рукой. Быть им отныне арбитрами территориальных споров аборигенов с алчными железнодорожными и нефтяными магнатами. Приговор один – вышка. Не нефтяная.
Оседлые нации до крайности падки на миф о благородных кочевниках: горцах, индейцах и цыганах. Для того и весь романтизм придуман: пестрой банде тряпичников-конокрадов приписать особенный поведенческий кодекс, прямую осанку, небывалую красоту лиц и речей, культ вольной воли и равноправной дружбы со всяким зверьем от змей до медведей. Опоэтизировать их трубки, серьги, таборы, бубны и ножи. Согласуя миф с неприглядным опытом живого общения, поделить дикарей на плохих и хороших. Настоящие, то есть целиком вымышленные горцы-индейцы-цыгане-моджахеды горды, неподкупны, моногамны и всегда держат слово. Скверные, недостойные гордого имени индейцы-цыгане хитры, жадны, льстивы и нападают вдесятером на одного. Обычно это одни и те же люди – как вольнолюбивые дехкане, режущие русских гяуров, и подлые дикари, стреляющие в спину славным американским парням.
Чем дальше расстояние от оригинала – тем романтичней сказки. Немецкий миф об апачах и их белом брате тем и хорош, что писан с дальней дистанции – про турок им такого не впаришь, как и нам про чечен. Виннету – их Макар Чудра, Хаджи-Мурат, сын гор, друг степей и атаман кодр. На саге про инчу-чунова сына, собранной из двух автономных серий франшизы, возник шанс оценить оригинал нации романтиков поверх бледной гэдээровской подделки. Природные немецкие сантименты легли на исконный немецкий садизм, рождая нужную детям контрастность. На пепелище перебитых поселенцев Верная Рука находил плюшевого мишку. Дочь вождя Рибанна венчалась с белым лейтенантом с ярко накрашенными губами. Койот Сантер носил позолоченный жилет и говорил гнусности голосом Джигарханяна, а в финале висел на обрыве над частоколом копий на глазах терпеливо ждущих бойцов и стервятников.
Вообще, западные немцы оказались изобретательней восточных по части пленки, кантри-музыки и заковыристой интриги. Рельсы у них шли под салуном, что позволяло пустить на обороняющихся опоссумов паровоз-таран, бревенчатые щиты на колесах пробивались четырьмя пулями одна в одну, комический партнер в пещере состреливал сталактит по башке снайперу, а привязанный к столбу, кланялся этим столбом по башке охраннику. Песнь скал на губной гармошке была неподражаемым аттракционом дойче-варваристики. Белые братья улыбались достойно, подбородком походя на немецких футболистов, – белые волки улыбались фальшиво, усами походя на немецких кельнеров. Конечно, Пьер Брис уступал Гойко Митичу, но у него была Верная Рука Лекс Баркер. Да и сам Митич мелькнул во второй серии вождем дружественного племени – обозначая индейское перемирие меж Востоком и Западом Германии.
Русский перевод как мог сглаживал дойче-грубости. Где у них были «макаки» – у нас звучали «воины», вторая серия «Трубка мира» в оригинале звалась «Последние подонки». Но и переводу не дано было унять расчетливые потачки мелкому подростковому садизму.
Когда над беглым гадом Форрестером вырастала цепь сосредоточенных лучников, пионеры в зале припечатывали: «Играем в ежика».
И все играли в ежика.
«Тайна мотеля „Медовый месяц“»
ФРГ, 1979. Fleisch. Реж. Райнер Эрлер. В ролях Ютта Шпайдель, Вольф Рот, Шарлотта Керр. Прокат в СССР – 1981 (20,5 млн чел.)
Смешанная чета молодоженов барражирует по среднему Западу в старом «плимуте», контуром напоминающем «чайку». Американский муж дразнит, пользует и кормит с руки немецкую жену, а после исчезает во чреве реанимобиля на стоянке уединенного мотеля. Соломенная вдова остается одна на перекрестке без денег, документов и суженого: welcome to USA. Добрые дальнобойщики (хм) помогают бедняжке выяснить, что на ближней авиабазе под началом загадочного Джексона процветает бизнес похищения чайников на запчасти. Как и в фильме «Три плюс два», Джексон оказывается женщиной.
«В Америке страшно. Об этом писали», – говорила Нюра из «Трех тополей на Плющихе»
[14]. В страшилках про Америку всегда были мотель, небоскреб, темные очки и ковбойская шляпа. Простого хорошего парня звали Билл, а фальшивого загорелого перерожденца – Джексон. Гарри Джексон, если быть до конца точным. Еще там были одиночество, отчаяние и дискомфорт. В 78-м надутые на Америку пуще нашего немцы сделали России царский подарок. Они собрали в один мешок страх, небоскреб, темные очки, полицейские сирены, бензоколонки, жвачку, Билла и Джексона (который оказался женщиной) и выдали звездного с полосатым уровня «бэху» с оригинальным трэшевым названием «Fleisch»: «Мясо». Есть в немецкой физиогномике нечто гиперрациональное; страшен улыбающийся дойч – тем убедительней были немецкие артисты в ролях американских охотников за селезенкой.
Весть, что по дальним штатам курсируют еще несколько бригад черных трансплантаторов, обслуживающих нехорошие точки с ласковыми сетями, оставляла финал открытым до жути. Прерия, где каждая разлюбезная старушка может оказаться монстром с формалином, заставляла чувствовать себя на месте фрау Моники крайне неуютно. Как-то сразу ощущались внутри почки, эндокринные железы и вся функциональная требуха в разрезе.
Увы, с героиней в том же немецком исполнении произошел обратный перекос. Испуганная, полубезумная, мечущаяся от ярких звуков и огней барышня должна производить впечатление крайней виктимности, восходя к нуаровым незнакомкам, бегущим по обочине шоссе в свете фар. Ютта Шпайдель делает her best: боится, истерит, рыдает, бежит в белом халатике по каменным джунглям – и все равно остается немкой. Что-то мешает поверить в предельную уязвимость рослой брунгильды со спортивной рысцой, пловчихиной спиной и легкоатлетическим голеностопом. Ясно, как дважды два, что хнычет она понарошку, а загонять такую на вивисекцию придется не иначе как впятером. Спасибо советским цензорам: олимпийскую спину и ягодицы они, как черные живорезы, отмахнули еще в начале, беготню сократили впятеро – позаботились, короче, о страшном.
