– Ты же сама
говорила, он сын олигарха.
– Я?! Я так
говорила?! Да ты что!
– Ну не буду
же я выдумывать!
– А, погоди…
Кажется, что‑то припоминаю. Это было когда мы гуляли девятого мая?
– Ну да.
– Блин,
Ульяна! Так я же не это имела в виду! Я просто немного преувеличила! Хотела
сказать, что он богатый. Ну да, Ищенки хорошо живут. У них вроде машина есть.
Отец свой киоск держит, вроде того. Даже два или три! Ну не яхту же! Хотя по
сравнению с моим папой‑пенсионером и мамой‑учительницей они,
конечно, настоящие олигархи!
В этот момент
режиссер крикнул «Мотор!», и нам пришлось замолчать. Актеры играли очередную
сцену на фоне двух посетительниц бара, одна из которых, выпучив глаза и в
смятении мотая головой, изображала немой вопрос, вторая же смущенно пожимала
плечами и усмехалась.
Держит киоск! Даже
два или три! Смех на палочке! Мои родители и то, наверно, богаче этого Ищенко!
Да что я только нашла в этом Генке – жалком, немодном, небогатом, помешанном на
вампирах дурачке?!
– Найди уже
себе нормального парня, – сказала Татьяна, когда дубль закончился. –
Взрослого, умного, работящего. Такого, как мой, например.
– У тебя есть
парень? – удивилась я.
– А почему
это у меня не может быть парня? – надулась подруга. – У тебя
Кристиан, Елисей, а я, типа, одна пусть тусуюсь?
Кристиан, Елисей…
В том‑то и дело, что их у меня никогда не было! Не было и Гены – даже
Гены, жалкого, никчемного Гены, выдуманного едва ли не настолько же, насколько
двое первых. У меня никогда не было парня! Я пускала всем пыль в глаза и
считала себя королевой. А Танька, маленькая, некрасивая Танька, которую я
всегда считала ниже себя, хуже себя, которая была просто моим дополнением,
завела настоящие отношения! Она влюблена и счастлива. Она целуется. Она
зарабатывает деньги. А я? Что могу я? Листать глянцевые журналы и выдумывать
сказочные истории успеха?!
Неприятное
открытие испортило мне настроение, и без того невеселое из‑за наскучивших
съемок. До самого конца эпизода в баре я молчала, изображала разговор кое‑как
и сидела, погруженная в свои мысли. К счастью, скоро съемки этой части
завершились и режиссер объявил перерыв аж на целый час – до полчетвертого. Я
переоделась в платье и отправилась бродить по коридорам киностудии в надежде
развеять свою тоску. Навстречу то и дело попадались люди в странных костюмах,
расфуфыренные девицы, размахивающие принтерными листками с каким‑то
текстом, лощеные кавалеры, лица которых я как будто бы где‑то уже видела,
но не могла вспомнить, влекомые рабочими тележки с реквизитом – то с диванами,
то с креслами, то с сеном и обрубками деревьев, то с какими‑то растениями
в кадках…
После прогулки мое
настроение немного улучшилось. Тем более что, вернувшись в павильон, где
тусовались мои коллеги, я обнаружила их за игрой в мафию.
– Где ты
бродишь?! – буркнула Татьяна. – Я тут уже банду обезвредила!
Неподалеку от нас,
живых человеческих декораций, рабочие сооружали декорации неживые: в пустом
закутке с обоями возникало подобие ресторана, неотъемлемой частью которого были
притащенные из «бара» столы, покрытые белыми скатертями. Дело шло ни штако, ни
валко. К полчетвертому рабочие не закончили, к четырем тоже. Лишь в пятнадцать
минут пятого специальные женщины расставили на столах еду, а режиссер выстроил
массовку перед собой, чтобы определить, где чье место будет.
– Еда! –
прошептала подруга, глядя на реквизит. – Интересно, она настоящая? Она для
нас? Можно будет ее есть?
– Не трави
душу! – Я, так и не перекусившая после раннего завтрака, тоже уже серьезно
проголодалась. – По‑моему, лучше нам не обольщаться на этот счет!
На тарелочках,
изображавших шикарное угощение, были разложены листы салата, а поверх них –
тертая морковка, несколько колесиков ливерной колбасы и плавленый сырок.
Очевидно, телезрителю он должен был показаться камамбером. Впрочем, мне сейчас
было уже практически все равно, что положить в рот: пусть бы в кино снимались
хоть черные сухари, лишь бы массовке разрешили их погрызть! Увы, мое нехорошее
предчувствие оправдалось: с едой нам с Танькой не повезло. Рассадив всех
массовщиков за столы (чем он руководствовался при этом? костюмами, внешностью,
ростом? понятия не имею!), режиссер оставил меня, Таню и пузатого мужика в качестве
стоячего фона. Нам полагалось толпиться в углу ресторана, в том месте, откуда
выходили артисты, и изображать светский раут: болтать, умиляться и с
восхищением глядеть на импровизированную сцену, где по сюжету происходило
вручение какой‑то награды. В качестве реквизита (и ужина) выдали по
бокалу чего‑то теплого, желтого, с пузырьками. Мнимое шампанское
оказалось газировкой «Буратино».
Стоит ли
рассказывать о том, как мы намучались?! Поначалу я развлекалась тем, что
придумывала костюмы для актрис: новые, лучшие, чем те, что на них надеты.
Вскоре уже и это не помогало. Ноги отекли, все вокруг опротивело, мысли
вертелись лишь вокруг еды и сна… В этом плане съемки в фильме оказались чем‑то
вроде раздачи листовок или работы в кафе, только хуже. Актеры, кажется, тоже
утомились: они то заговаривались, то забывали слова (которые, кстати, начали
учить час назад), то вообще как будто спали на ходу. Из‑за каждого
прокола сцену приходилось снимать заново, поэтому, даже несмотря на минимальное
количество дублей и репетиций, съемки превратились в нескончаемую тягомотину. О
том, сколько еще им предстоит тянуться, мы с Танькой смогли судить по роли
одного из актеров, валявшейся на полу за декорацией. Исходя из объема текста,
мы едва ли сняли одну десятую из запланированного на сегодня!
Через пару часов
стояния на ногах нам, наконец, разрешили отдохнуть: в нескольких следующих
сценах героев снимали крупным планом, и массовка не требовалась. Некоторые
измученные статисты уснули прямо на месте, сидя на стульях и опустив голову на
стол. Другие, как бездомные котята, разбрелись по студии. Танька решила пойти
поискать нам еды:
– Ведь должна
же здесь быть какая‑нибудь столовая! Или хотя бы ларек!
Я решила остаться
в павильоне и обещала вызвать подругу телефонным звонком, если мы вновь
понадобимся режиссеру. Кстати, ему, кажется, тоже уже порядком надоело это
кино.
– Кто
шептался?! Я спрашиваю, кто тут шептался?! Е‑мое, у нас опять брак по
звуку! Юра, переснимаем! Со слов «Дорогая, а где Синепупенко?». И выгоните
массовку! Актеры массовых сцен, покиньте, пожалуйста, павильон, но не
расходитесь!
Измученные, сонные
статисты кое‑как разлепили глаза, оторвали попы от стульев и поплелись в
коридор. Здесь уже не кипело такой жизни, как с утра. Единственной живой душой
был то ли охранник, то ли привратник, то ли ассистент – дядечка, сидящий у
дверей нашего павильона и следящий за тем, чтобы они были закрыты во время
съемок. Стул, занятый им, тоже был единственным в коридоре. Часть массовки
предпочла привалиться к стенам, остальные расселись прямо на полу.
