– А деньги?
– Деньги
выплачиваются по окончании съемочного дня, – невозмутимо ответила Оксана
и, не дожидаясь нашей реакции, повернулась спиной.
Похоже, мы попали
в ловушку!
Потерянного
времени было слишком жалко, чтобы уходить без оплаты. Нам ничего не оставалось,
кроме как тащиться обратно в павильон и выполнять указания режиссера.
Потянулись новые дубли, еще унылее предыдущих… Репетиция! Мотор! Брак по звуку!
Перезаряжаем пленку!.. На лице режиссера была написана злость и ненависть к
собственной работе. Актеры мечтали об ужине и кровати. Операторы и люди с
микрофонами на палках смотрели с нескрываемым отвращением и усталостью.
Счастливее всех были те, кто сидел за огромными пультами в мягких креслах:
некоторые из них уже уснули.
Завершился,
наконец, последний эпизод из расписания у двери. Неужели можно по домам?! И
снова нет. Объявили, что планируется доснять еще несколько сцен.
– А кто
недоволен, тот пойдет в соседнюю студию сниматься в «Золушке из
Капотни»! – остроумно объявил режиссер. – Они там с шести до часу
ночи работают и спят здесь же!
Народ, назначенный
сидеть за столиками «ресторана», распустили, а нас, самых «счастливых»,
оставили еще как минимум на час, снова изображать светскую беседу и элегантно
попивать из залапанного бокала теплый, липкий, приторный лимонад с испарившимся
из него газом.
– Мне
кажется, это никогда не кончится! – прошептала Татьяна.
Я тоже начала
приходить к такой мысли. В одном из перерывов между дублями, когда я с голодухи
стянула с тарелки на грязном столе листик салата (остальное уже было съедено),
тетка‑реквизиторша обвинила меня в жадности и прожорливости. После этого
стало окончательно ясно, что все хуже некуда. Даже мысли об Овсянкине не
помогали. В конце концов, мне расхотелось домой: уже стало просто все равно,
где мы сегодня будем ночевать…
И в этот самый
момент объявили, что съемки окончены.
Наконец‑то!
Неужели я буду вознаграждена за свои труды?!
Мы с Танькой
бросились к Оксане за деньгами. И получили… по 300 рублей!
– А почему
так мало? – ошарашенно спросила подруга.
– Всегда
так! – ответила тетка.
На ее мерзкой
физиономии читались невинность и удивление. Видимо, ничего странного в том,
чтобы вкалывать тринадцать часов подряд за триста рублей, Оксана не находила.
Ведь у нее‑то зарплата была совсем другой! А тут речь шла всего лишь о
массовке!
…По дороге домой
мы с Татьяной не разговаривали: не было сил. Не знаю, как она, а я даже не
думала ни о чем. Все окружающие люди, прохожие, пассажиры метро, продавцы и
милиционеры казались мне огромной массовкой какого‑то гигантского фильма,
которая только делает вид, что живет реальной жизнью. В голове бессмысленно
вертелось имя Бориса Овсянкина, не порождая уже никаких эмоций. Перед глазами
стоял образ жареной курицы.
До дому я
добралась в одиннадцать часов вечера.
Из дневника Тани
Шмаровой
«15 июля 2010.
…Только к вечеру
более‑менее отошла от вчерашних съемок. Это просто ужас! Пока тусовалась
там, сто раз пожалела, что позволила Ульяне втянуть себя в эту ерунду! Целый
день сплошного унижения – и хоть бы деньги за это платили! По‑моему,
работы хуже, чем в массовке, невозможно придумать. Уборщицы и то получают
больше денег и уважения. Но самое удивительное, что есть глупые люди, которые
каждый день таскаются на съемки за 300 р. и воображают, что станут
звездами! До тех пор, пока существуют эти дураки, не уважающие себя и готовые
вкалывать бесплатно, нормальным людям ничего не заработать в массовке.
Кстати, за отсидку
в зрительном зале во время съемок телешоу тоже платят 300 р. Об этом мне
сказала Ульяна. Она же у нас собирается на съемки какой‑то дурацкой
передачи про суд, ее этот Овсянкин пригласил! Звала и меня с собой, ну уж нет,
тут я пас, у меня есть занятие поинтереснее, чем просиживать попу, глядя на
всякую ахинею!
Если бы я сама не
передала Ульке это письмо, ни за что бы не поверила, что артист может
заинтересоваться статисткой! Хотя… я и сейчас не верю. Что‑то во всем
этом не так. Подвох какой‑то. Впрочем, Улька в восторге, она, кажется,
уже заочно влюблена в этого Бориса (хотя ни я, ни она, ни мои родители ни разу
не слышали о таком актере). Про Ищенко вообще не вспоминает. И про Елисея этого
тоже… если он вообще существует. Зато про платье свое пурпурное, которое где‑то
увидела, никак не может забыть. Вбила себе в голову, что может быть хороша только
в нем. А я что‑то так ей рассочувствовалась, что решила дать в долг все,
что заработала аудитом за это время. Наверно, еще и у любимого займу, когда ему
аванс выдадут. Уверена, он мне не откажет, он такой славный! Пусть Ульяна купит
себе это платье, раз без него жить не может! Подруга же все‑таки!
А что касается
нашего сегодняшнего свидания…»
Глава восьмая, в которой выясняется истинная ценность некоторых вещей
Больше всего я
боялась, что платья не будет. Только представьте: почти месяц мечтаешь о вещи,
примеряешь, навещаешь ее в магазине, ссоришься из‑за нее с предками,
устраиваешься на работу, преодолеваешь всякие трудности… а потом наконец
приходишь в магазин с деньгами (мой заработок плюс Танькин плюс ее парня плюс
от родителей на карманные расходы) – и оказывается, что твоя мечта уже
продана!
Страх оказался
напрасным. Все экземпляры платья – от 40 до 50 размера – висели на прежнем
месте. Не ушел ни один. У меня даже возникло ощущение, что их никто не мерил.
Получается, платье не такое уж и хорошее, так, что ли?
Можно было бы
сразу взять нужный размер и идти на кассу, но я почему‑то решила еще раз
примерить: вроде как сомневалась, что ли… Переоделась, посмотрела на себя в
зеркало. Странно, прежнего восторга не было. Где же королева, которой я казалась
себе в прошлые разы?
Нет‑нет,
платье было симпатичным. И оно мне шло. Я определенно не отказалась бы принять
его в подарок. Но покупать за четыре тысячи?..
Я снова
повертелась перед зеркалом. Вот так так! Никаких эмоций! Ощущение такое, будто
платье уже год, как висит в моем гардеробе и уже порядочно надоело. Милое – вот
и все. Не лучше и не хуже остальных нарядов. Добавить бы поясок, чтобы не было
мешковато. И оживить каким‑нибудь другим цветом. С белыми вставками,
например, было бы значительно интереснее. А так… Что? Ну платье и платье…
Тут нитка висит. А
тут шов кривоват. Да ведь это сплошная синтетика! В жару я в ней буду вся
мокрая. И почему только это платье стоит так дорого? Может… просто потому что
такие девушки, как я, готовы платить? Но… это несправедливо!
Что такое четыре
тысячи, лежащие сейчас в моей сумочке? Наши (преимущественно Танькины) мучения
с радиорекламой. Ужасы промоутерства. Гуддэевская соковыжималка. Унижения на
съемочной площадке. И немалые усилия моих родителей, встающих на работу каждое
утро.
