Да не стоит эта
тряпка такой работы!
Я быстро
переоделась. Побродить еще по «Эдельвейсу»? Ну уж нет. Он мне до ужаса надоел.
Надо побыстрее пойти к Таньке, отдать ей ее деньги. И не забыть сказать, что
она классная! Какой же самовлюбленной дурой я была, когда не ценила ее дружбу!
Двадцать третье
июля началось для меня так же, как и четырнадцатое: со встречи в метро. Только
в этот раз имелись три отличия: во‑первых, я была без Таньки, во‑вторых,
мы собирались на Соколе, а не на Волгоградском проспекте, а в‑третьих,
моей компанией на сегодня оказались одни бабульки. Накрашенная, надушенная, в
желтом вечернем платье, на каблуках (первое свидание с Овсянкиным, как‑никак!),
я почувствовала себя ужасно неуютно среди платков, самовязаных кофт, двадцатилетних
проеденных молью юбок и вставных челюстей. Переписывавший нас бригадир – на
этот раз мужчина – даже как будто удивился, что я не старуха. Доведя до места,
он собрал у нас паспорта и передал в руки редактора программы. Тот принялся
рассаживать народ по зрительному залу: командовал, кому на какой ряд,
оценивающе рассматривал, передвигал то вправо, то влево, оглядывал так и этак,
велел меняться… Не знаю уж, чем он руководствовался в этой своей рассадке, но
точно не внешностью зрителей: будь оно так, я, конечно, оказалась бы на первом
ряду, где еще виднелась пара‑тройка молодых физиономий, а тут меня
усадили на последний, в самое скопление старушенций. Едва рассевшись, бабки
начали беседу:
– Слушай,
Зоя! Митрофановна пришла?
– А как же,
вон она! Весь наш подъезд пришел! Я самолично каждую обзвонила! Это же надо,
такая удача – триста рублей платят!
– Главное,
чтоб Валькины не прознали! И эта компания, которая семечками торгует!
– Пускай
себе мотаются на Малахова за двести пятьдесят, мы им и слова не скажем! А то
запишутся, как в тот раз, за неделю, все места займут, потом не пробьешься!
– Ой, девчат,
а я паспорт забыла! Вдруг выгонят?
– Да не
выгонят, не боись! Я вот давеча тоже без паспорта пришла, так он ничего,
покричал только малость, но деньги отдал. Алексею скажи.
– Ой, боюсь!
Вдруг прогонит! Я же из сада сюда торопилась, в пять утра встала, на электричке
тащилась, чуть инфаркт не хватил… Уж так боялась, так боялась, что не попаду!
– У Зинки‑то
внук – наркоман!
– Да ты что?!
– Опера
Мусоргского, девять букв…
– Надо нам,
девчата, еще на выборы наблюдателями записаться. Там, говорят, целую тысячу
платят!
– Ну и
молодежь пошла в наше время…
Стараясь
пропускать мимо ушей высказывания насчет нынешней молодежи, я изо всех сил
высматривала Бориса. Хотя как я могла его узнать? Мы же ни разу не виделись.
Вернее, он‑то меня, конечно, видел, а вот я знала его только как почерк в
письме и голос в телефонной трубке – кстати, на удивление приятный голос! Хм…
высокий, крепкий, светловолосый… Никто из присутствующих на съемочной площадке
не подходил под Татьянино описание. Впрочем, наверное, еще рано. Наверное,
Овсянкин гримируется в своей специальной комнате.
Стоило мне об этом
подумать, как на мобильный пришла эсэмэска: «Привет! Ты пришла? Я репетирую,
скоро увидимся!»
Репетирует! И
вспомнил обо мне! Вот это да! Кажется, у меня появился настоящий поклонник! Я
ощутила себя почетной гостьей, получившей персональное приглашение на премьеру
от исполнителя главной роли… Впрочем, ненадолго ощутила. До тех пор, пока
начавшиеся съемки не вернули меня с небес на землю – из воображаемого положения
особой гостьи в роль наемного хлопальщика.
«Встать, суд
идет!» – наверняка вы не раз слышали эту фразу. За сегодняшний съемочный день
ее должны были произнести семнадцать раз – именно столько сюжетов предстояло
снять. Зрителям, разумеется, полагалось подниматься по этому приказу. Вставали
они также перед оглашением приговора и в финале каждого дела – в общем, трижды
за сюжет. Сообразив, что мне предстоит вскакивать с места пятьдесят один раз –
это еще при условии, что не придется что‑нибудь переснимать, – я
приуныла. А ведь в ходе съемок надо было не только поддерживать свое тело в
сидячем положении, но и хлопать, то и дело изображая жуткую заинтересованность
в происходящем!
Интересоваться тем
временем было особо нечем. Выдуманные судебные тяжбы были невероятно унылы:
разводы, дележ имущества, опека над детьми и всякая подобная скукотень.
Некоторые из моих престарелых соседок, впрочем, наблюдали за этим театром
весьма увлеченно и даже сочувственно, так, словно речь шла о настоящих историях
настоящих людей. В перерывах между сюжетами они обсуждали поведение современной
молодежи на примере выдуманных персонажей судилища, делились валидолом и
гадали, скоро ли домой. Та, что больше всех хотела сняться и бежала на
телестудию прямо с дачи, в каждом перерыве ныла, что ей плохо. В конце концов,
беспаспортную бабульку вынесли на носилках два санитара вызванной режиссером
«Скорой помощи». Ее преждевременное отбытие вызвало в зрительном зале почти такое
же оживление, как появившийся за полчаса до того неожиданный запах дыма.
«Сидеть!» – рявкнул режиссер в ответ на взволнованные вопли «Горим!!!» и
попытки эвакуироваться. Съемкам судебной программы не мог помешать даже пожар.
Изо всех сюжетов,
которые мне пришлось посмотреть, более‑менее интересен был только один:
молодые супруги, которые развелись через неделю после свадьбы, не могли решить,
кому из них достанется совместно нажитое имущество – пара резиновых сапог. Даже
не знаю, чем мне понравилась эта история: своей очевидной нелепостью или тем,
что роль мужа исполнял молодой человек очень приятной наружности.
«Вот бы это был
Овсянкин!» – размечталась я, спускаясь со своего последнего ряда после того,
как объявили получасовой перерыв. И почти сразу услышала за спиной голос
Бориса. Обернулась – и с радостью поняла, что угадала!
Час спустя мы уже
вместе прогуливались по парку. Боря – да, теперь он был для меня просто Боря,
ведь актер оказался старше всего на год! – уговорил меня вместе сбежать со
скучных съемок. Что и говорить: зеленые глаза Овсянкина, его ласковая улыбка и
подкупающее внимание ко мне были гораздо интереснее, чем триста рублей в обмен
на потерянный день и стариковское общество!
Боря купил мне
мороженое, качал на качелях, рассказывал всякие смешные истории про киносъемки.
Подумать только, получалось, что у меня самое настоящее свидание с кавалером –
первый раз в жизни! Самое удивительное, что Овсянкин вел себя совершенно
свободно, так, словно мы с ним давно знакомы, словно между нами нет огромной
разницы, которая разделяет профессионального актера, пускай даже молодого, и
девчонку, только мечтающую о сцене. Я поделилась своим удивлением с Борей.
– А разве
актеры – это какие‑то особенные люди? – улыбнулся он в ответ. –
У них что, две головы или пять рук? Какая разница, кто где работает?
Вот это да! У
Бориса совершенно не было звездной болезни! А ведь он был довольно известным
актером… По крайней мере, его лицо казалось мне очень и очень знакомым. Где же
я видела Овсянкина?
