Неделю спустя
блины, сковородки, фастфуды, толпы посетителей и все, к чему мы с Борисом
привыкли в Москве, было далеко, в десятках километров, в нескольких часах пути.
Тишину, царившую вокруг маленького прозрачного озера, нарушали разве что
грузовики, время от времени проезжающие по пролегавшей неподалеку дороге. На
другом берегу водоема виднелись крохотные фигурки рыбаков. Кроме нас, моих и
Бориных родителей, это были единственные люди на всю округу.
На следующий же
день после разоблачения и примирения в блинной Овсянкин потащил меня знакомить
со своей семьей. Признаюсь, что особенной охоты идти в гости не было.
Стеснялась, конечно. Думала, не понравлюсь. Да и о чем разговаривать со
стариками (ведь сорок лет – это уже такой дряхлый возраст)?
Встреча вышла
неожиданно радушной. Оказалось, что с Бориными родителями можно говорить про
что угодно: они были даже более современными людьми, чем мои одноклассники! А
уж еды‑то настряпали… Тут я поняла, в кого у Бори увлечение блинами и
готовкой! Слово за слово, кусочек за кусочком – к десяти вечера, когда уже
начали звонить из дому, я едва оторвалась от табуретки. Брюки жали. Обратно я
шла, переваливаясь, как волк из мультика.
Конечно, после
такого приема Овсянкиных нельзя было не пригласить к себе. Я снова почему‑то
предполагала, что маме не понравится мой кавалер, но она как будто бы даже
выдохнула с облегчением, увидев Бориса и узнав, что он блинопек. Наверное,
опять что‑то там навыдумывала себе и теперь поняла, что это не так… Папе
тоже Борины родители понравились. В общем, стали дружить семьями. Выразилась
эта дружба в том, что Овсянкины – они оказались еще и любителями туризма – в
ближайшие выходные предложили совместную вылазку на природу.
Теперь Борин папа
возился с костром, остальные взрослые купались, а мы с моим пупсиком
наслаждались уединением и беседовали о важных вещах. Боря лежал на спине, грел
пузо, улыбался, жмурился на солнце, как сытый кот, и одной рукой держал за
кроссовку меня, сидящую рядом: наверное, чтобы не убежала.
– Ну как? Ну
расскажи! Ну пожалуйста! – канючила я.
– М‑м‑м‑м‑м‑м! –
лениво замычал кавалер.
– Боречка, ну
я прошу! Мне же так интересно!
Овсянкин
заулыбался еще сильнее.
– Ну,
началось все с того, что я увидел тебя на той кухне!
– Это я знаю!
А дальше! Как ты оказался на киностудии?
– Пришел
среди статистов, как и ты. Предварительно послал одну девчонку из блинной
поговорить с твоей подругой, выяснить о тебе побольше. Узнал, что вы
собираетесь сниматься в массовке. Понял, что тебя интересуют только крутые и
знаменитые. Ну, и решил притвориться артистом…
– Обманщик! –
Я пихнула его в бок. Беззлобно, скорее, игриво.
– Пошли
купаться, – неожиданно сменил тему Борис.
Пожалуй, это было
дельное предложение. Я полезла в палатку, чтобы надеть купальник, и появилась
оттуда десять минут спустя в голубом бикини… и с весьма недовольной
физиономией!
– Боря, а
почему в рюкзаке всего один купальник? Я же брала два! И где фиолетовый
сарафан? Маечка с желтым цветком? Пелерина? Зеленые шортики? Платье в горох?..
– Я все
выложил, – спокойно отозвался кавалер. – И глянцевый журнал, который
ты пыталась запихнуть, тоже не взял. Зачем нам тащить такую тяжесть?
– Что‑о‑о‑о?!
Хочешь сказать, что оставил дома всю мою одежду? Получается, я зависну тут на
два дня всего с одним платьем, так, что ли?
– Ты что,
собралась на прием к английской королеве? – буркнул Овсянкин. – Перед
кем тут красоваться?
– К примеру,
перед тобой.
Боря сел,
потянулся. Мой ответ явно был ему по душе, но, кажется, относительно шмоток у
него имелось отдельное мнение.
– Ну, наряды
– это, конечно, круто… Только вот, если помнишь, когда я тебя увидел первый раз
и запал, ты была в гуддэевской униформе, ненакрашенная и с конским хвостом. Так
что меня, как видишь, интересует подарок, а не обертка…
– Это я
подарок?
– А то как
же…
Комплимент
мгновенно разогнал мою обиду. В самом деле, зачем таскать за собой все это
барахло, если и без него я – подарок?..
– Чем меньше
вещей, тем свободнее человек, – заметил Борис. – Ты так не считаешь?
Пожалуй, в его
словах было зерно истины…
– Ладно, так
и быть, прощаю! Особенно за журнал. Я уже и сама тут подумала, что напрасно его
взяла. Последнее время мне как‑то скучно стало читать глянец… А что, я в
гуддэевской форме и правда смотрелась не отвратительно?
– Нет, конечно!
По‑моему, в «Солнышке» форма уродливей…
– А по‑моему,
гуддэевская хуже!.. Кстати, знаешь, я после того раза решила придумать свою
собственную униформу для воображаемого ресторана!
– Ну и как?
– Нормально.
Показать?
Боря кивнул. Я
повторно сгоняла в палатку и вернулась с тетрадью, с которой в последнее время
не расставалась. Здесь были все мои зарисовки: и одежда для продвигательницы
пельменей, и униформа для работников общепита, и улучшенное платье цвета фуксии
в нескольких вариантах, и наряды для свиданий…
– Вот это
классное, сама его надела бы!.. Вот тоже ничего… А это так себе, –
комментировала я свои творения. – А как тебе такое? Очень клевое, по‑моему!
Носить его, конечно, невозможно, но идея…
Овсянкин послушно
смотрел на картинки, но было ясно, что делает он это скорее из вежливости, чем
из интереса.
– А мне
можно глянуть? – раздался неожиданно голос за спиной.
Борина мама!
Надежда Ильинична. И как это она сумела подкрасться?
– Это просто
мои рисунки…
– Эскизы
одежды!
– Ну да…
– И давно ты
рисуешь, Ульяна?
– Ну как‑то…
Не знаю… – Интерес к моим наброскам взрослого человека сразу смутил
меня. – Я рисовать‑то ведь не училась. Так, увлекаюсь последнее
время… Наряды люблю…
– Она еще и
платья переделывает старые! – добавил мой бойфренд.
– Всего одно‑единственное!
– Сначала
одно, потом другое… – улыбнулась Борина мама, продолжая листать
тетрадку. – А ведь у тебя настоящий талант, Уля!
– У меня?!
Ну и ну. Никогда
не считала себя талантливой. Красивой, модной, яркой – это да. Но талантливой!
Даже странно слышать это слово применительно к себе.
– Ты не
думала о том, чтобы стать дизайнером?
Я отрицательно
помотала головой.
– Почему? –
продолжала Борина мама. – А куда собираешься поступать?
