Объективная причина плохой репутации конспирологии — наличие внушительной (по объему своей продукции) литературы, от псевдодокументальной до чисто художественной, которая занимается теми же секретами текущей и недавней истории, но ставит перед собой недобросовестную цель — не демифологизировать действующих лиц и сами их действия, а, напротив, мифологизировать. Такую литературу легко распознать и по ее месседжам и по сопровождению текстов. Квинтэссенция месседжа такой литературы состоит в том, что с темными силами, стоящими за реальной политикой, принципиально ничего сделать нельзя: они всемогущи, монолитны, сделаны из другого теста, а не как обычные люди (например, имеют голубую кровь, доставшуюся от предков с Сириуса и др.), и единственное, что себе может позволить читатель — это их бояться и следовательно, уважать. Особенности схематического сопровождения таких текстов состоят в обилии криволинейных конструкций, наиболее типично — не связанных между собой, но очень правильных геометрических фигур или спиралей, разворачивающихся или сворачивающихся неизвестно куда. Одного взгляда на такие иллюстрации достаточно, чтобы догадаться: ответа на свои вопросы вы в этой книге не найдете, а реальность после ее прочтения покажется: а) еще более запутанной, б) неизменной и непоправимой.
Однако вполне возможно отделить мух от котлет, уточнив понятийный аппарат. Наука о непубличных процессах — тяжелый труд построения и проверки гипотез, на которые политолог (то есть историк текущего времени) имеет не меньшее право, как и любой другой исследователь. Мифология — это либо разновидность развлечения (pastime), либо псевдонаука, служащая сокрытию, а не раскрытию изучаемых процессов (concoction). В обоих случаях изготовление мифологических продуктов требует меньшего труда, чем добросовестное исследование, и на практике всегда лучше оплачивается. Разница примерно такая же, как между изобретением лекарства от болезни и штамповкой «средств, не являющимся лекарством», которые применяются на самом деле не для лечения, а для того, чтобы потребитель поверил, что серьезно болен.
Фунт презрения, ноль внимания
Поскольку в российском телеэфире крайне неразвит жанр аналитического обзора международных событий, тот продукт, который поглощает наша аудитория, представляет собой обрывки описания реальности, никак не связанные между собой. В Турции бунтуют градозащитники, в Италии полиция проверяет футбольные клубы, в Вашингтоне открыто уголовное дело в отношении «неформальных» букмекеров, а на Кипре запрещены межбанковские переводы. Если проанализировать все эти четыре сюжета, мы найдем у них общий знаменатель. Но чтобы найти этот знаменатель, в данном случае — конфискационный интерес глобальных кругов к теневой сфере спорта (напомним, Стамбул — претендент на Олимпиаду-2020), нужно, во-первых, некоторое умственное усилие, во-вторых, хотя бы минимальный интерес к контексту события.
Если мы знаем контекст, мы сможем что-то предугадать. Если мы беремся описывать явление вне контекста, мы можем его интерпретировать с точностью до противоположного. Пример: глава Государственной нефтекомпании Азербайджана предлагает газ соседней Армении. Очень статусный эксперт, директор профильного института, реагирует эдакой отеческой, покровительственной радостью: наконец-то Баку взялся за ум, осознал непродуктивность конфронтационной политики, а также общие ценности, соединяющие страны СНГ.
На самом деле предложение главы ГНКАР прозвучало: а) после того, как «Транснефть» расторгла контракт с ГНКАР, б) после того, как «Армросгазпром» поднял цены на газ для предприятий и населения Армении, б) после того, как на этом фоне посол Ричард Морнингстар на пресс-конференции заявил, что госсекретарь Джон Керри лино займется урегулированием армяно-азербайджанских отношений. Если эти три детали контекста прощелкиваются клювом, то ценность выводов не просто равна нулю, она отрицательна — поскольку создает приятную, но иллюзорную картину мира.
Если текущие события все же излагаются в контексте и в логической связи, это не значит, что интерпретация отражает действительность. Ведь логика проистекает из подхода, а подход может исходить из предвзятой или просто устаревшей аксиоматики. Так, например, очень популярное представление, что все игроки в мире заняты исключительно охотой за земными недрами, ограничивает анализ картами нефтегазоносных полей и выводящих углеводороды на рынки ниточками трубопроводов. Именно отсюда происходила устойчивая версия многих западных интерпретаторов о том, что борьба за Сирию мотивируется исключительно планами строительства экспортного газопровода Доха-Тартус (из чего и следовало, что Катар и Саудовская Аравия имеют полный геополитический консенсус).
Однако, если все мировые интересы сосредоточены на углеводородах, почему же мировому сообществу столь усиленно навязывается «безуглеводородный мир»? Почему компаниям, в самом деле заинтересованным в освоении недр и прокладке труб, приходится ждать чуть ли не по десять лет, пока одна воюющая сторона добьет другую, по ходу дела превратив существующую инфраструктуру (дороги, промышленные мощности и т. п.) в хлам? Наконец, имеют ли крупные операторы вялотекущих беспорядков (Шамиль Басаев или Хаттаб, Мохтар Бельмохтар или Абу Мухаммад Джавлани) — репутацию торговцев нефтью? Скорее у них репутация держателей контрабандных каналов совсем другого товара — Мохтар Бельмохтар, похитивший английских нефтяников, носил кличку «Мальборо». И в конце концов, какой товар никак не могут поделить в Афганистане, и производству какого товара там совершенно не мешает отсутствие газопроводов и железных дорог?
Другая разновидность узкого подхода происходит не из материальной (товарной), а напротив, сугубо идейной (конфессиональной или хуже — этнической) предвзятости. События «арабской весны» подавались на отечественных телеэкранах с колокольни «единственно научной теории» Института Ближнего Востока и лично Евгения Яновича Сатановского о том, что все исламские кошки серы — не только от Карадави до саудовского муфтия Азиза аш-Шейха, но и от Эрдогана до бен Ладена. Хотя такая предвзятость также может иметь материальные эквиваленты, мы вправе великодушно признать, что и идейного объяснения достаточно. Так, мы можем допустить, что Евгений Янович — совершенно искренний и вдохновенный исламофоб, и ничего более. Однако есть выразитель подобных взглядов, а есть система государственной пропаганды — которая, кстати, в нашем государстве не может по определению иметь право на пушечный выстрел подпускать к себе (то есть к экрану) исламофобов, даже в рамках самого широкого круглого стола. Поскольку государственная пропаганда, как и государственная медицина, должна соблюдать принцип «не вреди».
Если та колокольня, с которой подаются события, и даже целый масштабный процесс, представляет интересы не России, а другого государства, интересы которого совсем не обязательно совпадают с российскими, то такая логика не только предвзята, но и колониальна, а ее продукт представляет собой манипулятивный суррогат. Если подобным суррогатом кормится только широкие массы телезрителей, это еще полбеды. Настоящая беда — если тем же суррогатом кормятся лица, принимающие решения.
Так, если мы расцениваем «арабскую весну» как козни одних ближневосточных государств против других, а главную цель усматриваем в нанесении ущерба государству Израиль, где обитает много наших бывших соотечественников, то мы упускаем не только детали, но и важнейшие элементы целеполагания. Мы самоуспокаиваемся, поскольку по этой логике, нашу страну подобные явления никак не коснутся, разве что поспособствуют, на удачу, более высоким ценам на энергоносители. Мы не видим экономического результата происходящего для трансформирующихся стран, и в итоге само слово «конфискация» произносится с высоких трибун лишь после того, как нам «зажимают хвост» на Кипре. Наконец, мы распространяем фобии о странах, остро нуждающихся в экономической помощи, и тем самым вносим вклад в те бедствия, которые в этих странах происходят. Мертвая пустота арабских курортов — это результат в том числе псевдоаналитики, на практике являющейся пропагандой манипулятивного толка.
