— Боюсь, ничего не выйдет. Я уже смотрел. Тяжеловато приземлился, преследуя мерзавца, и, должно быть, стер все его следы под окном. А потом он, похоже, держался гравия. Вообще никаких признаков.
— Уверены, сэр?
— Помогал учреждать Разведывательный корпус в 42-м.
— А. Я примерно в то же время помогал учреждать джерсийское Сопротивление.
И они обменялись острыми солдатскими взглядами — такими крепкие мужчины обмениваются в трудах Р. Киплинга.
— Тогда, сказали они, отпечатки пальцев или другие ниточки.
— Тут тоже не повезло. Горничная моей жены тщательно убралась в комнате, когда мы еще не проснулись. Услужливая сучка. Обычно ее пепельницу вычистить не заставишь.
— Неудача какая, э?
— Весьма. Но я не предполагаю, что у вас на Острове исчерпывающая картотека.
— Исчерпывающей ее назвать нельзя, это правда. Есть еще одно — пятна семени. Их, судя по всему, теперь умеют систематизировать, как кровь.
— Нет, — сказал Джордж.
— Если вы мне предоставите простыни дамы либо какую-нибудь одежду…
— Я сказал — нет.
— Быть может, врач взял образцы…
— Определенно, дьявол вас задери, НЕТ! — взревел Джордж, довольно-таки поразив всех нас.
— Да, разумеется, сэр. С этим связана определенная деликатность…
Джордж встал.
Сентенир заткнулся.
— Как, на ланч не останетесь? — произнес Джордж голосом XIX века. — Нет. Что ж, я вынужден поблагодарить вас за вашу помощь. Крайне любезно. Шляпы при вас не было? Нет. Прекрасный сегодня день, не так ли? До свидания.
Он закрыл парадную дверь — вполне мягко. Вернувшись в комнату, оглядел нас с видом, дескать, попробуйте только улыбнуться. Наконец, улыбнулся сам.
— Фраза, которая никак нейдет вам на ум, — осторожно начал я, — это «ебать эту старую крысу».
— Ебать эту старую крысу, — сказал он. — Добрая кавалерийская присказка. Кавалерия, в конце концов, сыграла немалую роль в современной жизни.
Сэм, похоже, очнулся от тяжкого забытья.
— А я бы съел старую крысу, — вымолвил он.
— В холодильнике была половинка холодной утки, — как бы извиняясь, сказал Джордж, — но, боюсь, я доел ее вчера вечером после вашего ухода. Соня не в состоянии готовить, а горничная не способна отличить «Агу»
[40] от автоклава. Давайте съездим в бухту Доброй Ночи и поедим омаров.
— А Чарли туда впустят? — любезно осведомился Сэм. — То есть, он же все-таки выглядит чуточку farouche…
[41]
Я задумчиво уставился на него. Язык его всегда был остер, но в последнее время Сэм, судя по всему, полоскал рот кислотой.
— Я схожу и переоденусь, — чопорно ответствовал я. — Будьте добры мне заказать. Я буду омариху средних размеров, разделанную и жаренную в сливочном масле, коего побольше, три картофельных крокета и салат из сердцевин двух кочанов латука. Салат я заправлю сам.
— Вино? — уточнил Сэм.
— Благодарю вас, как любезно. Выпью то, что предложите. Вы знамениты своим суждением в подобных делах.
За ланчем мы пришли к заключению, что сделать и впрямь можно немного, пока мы не соберем больше информации. Джордж учредил боевой фонд в размере £ 100: десять взяток по £ 5, соваемых садовникам и другим продажным работникам, которые могут держать ухо востро, и пять вознаграждений по £ 10 тем из них, кто принесет ощутимые данные. Награды крупнее, проницательно рассудил Джордж, скорее распалят воображение, нежели предоставят конкретные сведения.
Расстались мы в три; я, со своей стороны, — в том состоянии предполагаемой эвпепсии
[42], в кое ввести способны лишь жареный омар и бутылка «Гевюрцтраминера», дополненные тем фактом, что Сэм, верный своему слову, действительно уплатил за вино.
Я поехал в Сент-Хелиер и библиотеку Музея «Сосьете Жерзэз»
[43]. Говорят, заведение это частное, но я пробормотал на ушко имя многоученого Ректора, и во мгновение ока под ногами моими расцвели красные ковры.
Материал, мною искомый, распределен был широко и к отысканию труден, ибо я особенно не хотел прибегать к помощи библиотекаря, а когда я все же нашел материал, оказалось, что написан он большей частью на «патуа Жерзэ», а остальное — на древнем норманно-французском. Один пример на «патуа», я думаю, сообщит вам представление об ужасах этого языка: «S’lou iou que l’vent est quand l’soleit s’couoche la sethee d’la S. Miche, che s’la qu’nous etha l’vent pour l’hive». Означать сие должно, что направление ветра на закате Михайлова дня означает, каким будет господствующий ветер всю следующую зиму. Должен заметить, это весьма правдоподобно.
Я вывалился на вечернее солнышко к чудовищному строю туристов, и голова моя звенела от заумной информации. Ясно, что подобные научные изыскания — не для Маккабрея: тут потребен специалист. Вместе с тем, я теперь знал о Пэйснеле кое-что такое, чего не знала полиция. Например: и он, и его фарфоровая жаба действительно «к чему-то относились» — к тому, что должно было отмереть три сотни лет назад, почти столь же гадкому, как те, кто его выкорчевывал — или полагал, будто корчует.
Когда я прибыл на квартиру, Иоанны дома не было: играла в бридж, а сей ее порок не весьма энергозатратен для меня, благослови ее боженька. При стечении объявится дома очень поздно, и на проказы сил уже не будет.
Я написал в «Хэтчардз»
[44] и попросил прислать мне экземпляр «Маллеус Малефикарум»
[45], этого великого компендиума средневековых ужасов, — и особо, со множеством подчеркиваний, умолял их перед отправкой удостовериться, что книга эта — на английском.
Мы с Джоком — снова в дружественных отношениях — отужинали в кухне свиными отбивными, жареным горохом и картофельным пюре, заполировав трапезу «крок-мсье»
[46] на случай приступа ночного недоедания.
