Напротив,
…супруга его миниатюрна, мила, глуповата и прозывается Виолеттой, если в такое возможно поверить. Сэм зовет ее Вилочкой. Она и впрямь часто виляет и увиливает почитай от всего: я сам это не раз наблюдал. Сэм относится к ней с добродушной терпимостью, однако втайне ее обожает, ежели позволено мне будет процитировать из женских еженедельников. Она нервически ранима, способна заливаться румянцем и даже лишаться чувств — ровно как это делали в старину.
В редчайших случаях она бывает вдохновенной стряпухой, однако по преимуществу пищу сжигает или портит иным способом; к счастью, Сэм не жаден и готовить умеет сам. Не стану делать вид, будто мне ведомы их брачные отношения, но в целом, я бы решил, что их, вероятно, нет. Он выказывает к ней учтивость настолько изощренную, что простительно будет решить, будто он ее ненавидит, однако тут вы ошибетесь.
С матерью Виолетты связано нечто загадочное — ее неизменно поминают как «бедную матушку». Она, как я предполагаю, либо сбрендила, либо алкоголичка, либо клептоманка, либо с ней приключилась еще какая-то оказия, и по временам я задаюсь подобными же вопросами насчет самой Виолетты: ее вербальные привычки своеобразны, и она склонна к произнесению фраз, вроде «кролики размножаются, как горячие пирожки».
Теперь же — мой последний вольт,
…а именно — сам повествователь, иначе — если вы извините мне подобный синтаксис — я. Меня зовут Чарли Маккабрей (вот меня действительно окрестили Чарли: думается, матушка тем самым как-то неуловимо поквиталась с отцом), и я — «Достоп.», ибо таковым был мой отец и является (Господь загнои его душу) мой брат, и «барон», кой представляет собою несостоявшегося, можно сказать, виконта — можно, то есть, сказать, если вам не безразлична подобная ересь. Как небезразлична она была моему отцу.
В настоящее время я проживаю всего в нескольких фарлонгах через поля от двух вышеописанных домов, в половине приятственного особняка (а особняком, по определению имущественных агентов и прочих акул недвижимости, считается любая конструкция с двумя лестницами внутри), называемого «Громобоем», с моей до нелепицы красивой молодой австро-еврее-американской женой Иоанной и моим столь же невероятным одноглазым клыконосным головорезом Джоком. (В силу профессии торговца искусством я, изволите ли видеть, вынужден держать при себе личного головореза.) Проживаю я здесь не постоянно: у меня не столько денег, чтобы уклонение от налогов того стоило, а у супруги моей их, напротив, столько, что не стоит и беспокоиться. В действительности я проживаю в Лондоне, но — хоть я там и не вполне «персона нон грата» — некое подразделение сил охраны правопорядка неким образом предпочитает, чтобы я некое время проживал за городской чертой. Причина вам вряд ли будет интересна, а мелким шрифтом внизу страницы не говорится ничего о том, что я не могу быть несколько уклончив, правда?
Также вас вряд ли заинтересуют причины моей женитьбы на Иоанне; довольно будет сказать, что ее состояние среди них не значится. Она меня любит неистово, почему — для меня загадка, мне же она со временем начала очень нравиться. Мы не понимаем друг друга ни в малейшей степени, что, вероятно, совсем не плохо, зато оба рьяно убеждены: Моцарт изумителен, а Вагнер вульгарен. Много разговаривать ей неинтересно, а это — первейший ингредиент счастливого брака; согласно бессмертным словам Раньона, «естественно, куколка, согласная слушать, а не желающая, напротив, трындеть сама, успехом пользоваться будет неизбежно, ибо граждане по большей части презирают и не терпят как раз трындливой куколки»
[20]. Как бы там ни было, в самом важном смысле мы с нею живем будто на разных полюсах, ибо она привержена бридж-контракту — это такой вист для полоумных, — я же всем сердцем люблю кункен, ненавидимый Иоанной за невыразимое скудоумие, а еще, вероятно, за то, что я в него постоянно выигрываю. Жена моя и впрямь вполне ошеломительно прекрасна
[21], однако слишком породиста и благовоспитанна, чтобы строить глазки другим мужчинам. Мы никогда не ссоримся; ближе всего мы подобрались к размолвке один раз, когда я был несносен, — она лишь тихо сказала: «Чарли-дорогуша, кому из нас покинуть эту комнату?»
Все три наших дома располагаются в приходе Св. Маглуара — самом крохотном из джерсийских приходов. Он затиснут между Св. Жаном и Троицей и располагает собственным коротким побережьем бухты Прекрасной Звезды, что сразу к востоку — или это запад? — от бухты Доброй Ночи. Какие хорошенькие у них названия, всегда приходит мне в голову.
2
Резвей козленка, Вакх гуляет под луной,
А буйный Пан при свете дня царит;
Волнует песен их мотив шальной
Восторженных Менад и Баккарид,
Танцует свежий лист, внимающий напеву,
И распаленный бог нагую ловит деву,
Но трав, кустов зеленою стеной
Любовный поединок их сокрыт.
«Аталанта в Калидоне»
[22]
Все это началось — или, по крайней мере, началось то повествование, кое я имею вам предложить, — на прошлогоднюю Пасху: это такое время года, когда об узаконенном убийстве одного еврейского революционера две тысячи лет назад мы напоминаем друг другу раздачей шоколадных яиц детишкам тех, кто нам не нравится.
Весь день я провел в дурном расположении духа, недвусмысленно костеря Джока на чем свет стоит. Он великолепно отдавал себе отчет, что происходило это единственно от недоставки в тот день газет, а следовательно — и кроссворда «Таймс», но по собственным резонам предпочитал на меня дуться. Когда я осведомился, что у нас на ужин, он предерзко ответствовал, дескать, камердинеры истинных джентльменов в пасхальный понедельник всегда получают выходной, а слугам заботливых хозяев вообще-то полагается отгул на все праздники.
Я любезно разъяснил ему, что он — отнюдь не настоящий камердинер, натасканный на службу истинному джентльмену, а всего-навсего обычный головорез, и я, со своей стороны, в последнее время замечаю, что он начал воображать себе вовсе не по чину.
Ответ его прозвучал в дрательном падеже — и направлен был занозистым языком.
Сотрясаясь от ярости при мысли о пригретой на груди гадюке, я влатался в кое-какую одежонку и отправился раздобывать себе ужин в Сент-Хелиер; шины мои вгрызались в гравий с крайней злобностью, распределяя покрытие по близлежащим газонам. (Садовник все равно уже много недель кряду издавал глухое ворчание, и я бы с наслаждением отказался от его услуг: у Иоанны улиточий темп оного работника уже заслужил ему «ном-де-гер»
[23] «Молния».)
