– Я писал. Я написал из Секокени, но письмо, наверное, не дошло, – виновато сказал Эрнест. – Видишь ли, писать совсем не хотелось. Я был слишком подавлен с тех самых пор, как случился этот проклятый поединок.
– Ай, да брось, это был отличный выстрел! – перебил его Джереми. – Я и представить себе не мог, чтобы ты так стрелял.
– Отличный выстрел? Да знаешь ли ты, как это ужасно – убить человека таким вот образом? Мне часто снится в кошмарах его лицо и то, как он упал…
– Я говорю только о самом выстреле, – невинно заметил Джереми. – Меня не беспокоят всякие нравственные соображения и переживания, а вот что касается выстрела с двадцати шагов в таких трудных обстоятельствах – я считаю, это было отлично проделано.
– Послушай, Джереми, тут еще кое-что… Это о Еве… Понимаешь, я написал ей, но она так и не ответила на мое письмо… конечно, если только ты не привез мне ее ответ! – последние слова Эрнест произнес с надеждой.
Джереми осторожно покачал головой – она слишком сильно болела для резких движений.
– Увы, старик! Могу сказать только, что меня лично отпустило. С тех пор, как она меня отвергла, мне стало все равно. Я не говорю, что она права; просто меня бы это уже не заботило. Она могла бы повести себя иначе.
Эрнест тихо застонал и подумал, что голова у него, видимо, болит слишком сильно.
– Вот оно как получилось! Мне не хватило духу написать еще, я был слишком горд, чтобы писать ей. Чтобы все ей объяснить! Чтобы отпустить ее! Не собираюсь унижаться ни перед одной женщиной в мире, даже перед ней! – и Эрнест яростно взбил подушку.
– Я пока еще не так много знаю на языке зулу, – нравоучительным тоном заметил Джереми, – но уж два слова я выучил: хамба гачле!
– Это еще что такое? – сердито буркнул Эрнест.
– Это означает нечто вроде «расслабься и не принимай близко к сердцу», или же «посмотри, а потом прыгай», ну, или можно и так – «не спеши делать выводы» или просто – «не спеши». Выбирай любой – неплохие девизы, как мне кажется.
– Да, очень – но какое отношение они имеют к Еве?
– Самое прямое. Я сказал, что у меня нет от нее письма, но я же не говорил, что…
– Что?! – закричал Эрнест.
– Хамба гачле! – невозмутимо откликнулся Джереми, не сводя с Эрнеста пытливого взгляда своих темных глаз. – Я не говорил, что она ничего не передала.
Эрнест соскочил с кровати, дрожа от волнения.
– Что же она сказала?!
– Только одно: она велела передать, что она любит тебя всем сердцем.
Эрнест, разом ослабев, опустился обратно на кровать и закрыл лицо одеялом, а потом произнес совершенно загробным голосом:
– Вот дьявол! Почему ты сразу не сказал?
Потом он вскочил и принялся вышагивать по комнате, завернувшись в одеяло на манер плаща; он даже сшиб со стола кувшин с водой, но в смятении не заметил этого.
– Хамба гачле! – снова заметил Джереми, поднимая кувшин. – Где можно налить воды? Ну вот, а теперь я расскажу тебе все остальное.
И он рассказал Эрнесту все, включая историю о том, как мистер Плоуден получил встряску. В этом месте рассказа Эрнест довольно свирепо усмехнулся.
– Жаль, что там не было меня, чтобы врезать этому негодяю!
– Не волнуйся, я сделал это за тебя. Отвесил ему отличный удар, – отвечал Джереми, и Эрнест вновь усмехнулся.
Через некоторое время Эрнест заявил:
– Я не могу исправить все сразу – но я немедленно отправляюсь домой.
– Ты не можешь этого сделать, старина. Твой многоуважаемый дядюшка, сэр Хью, немедленно упечет тебя за решетку.
– Ах, черт, я совсем забыл о нем! Хорошо, тогда я напишу ей сегодня же.
– Вот это уже лучше. Теперь давай одеваться. У меня голова почти прошла. Проклятье, но все тело ломит! Все же это не шутка – сразиться с таким гигантом.
Однако Эрнест не ответил ему на это ни слова. Он, с его быстрым и бурным воображением, уже сочинял письмо Еве. За утро он придумал его полностью и записал, и то, что нас с вами может интересовать в этом письме, выглядело так:
«…Таково было, моя дражайшая Ева, состояние моей души и моего разума – в отношении тебя. Я подумал – и да простит мне Господь эти предательские мысли! – что ты, возможно, как и многие женщины, предпочитала любить меня в радости, но не в горе, а когда я попал в беду, решила оставить меня. Если это было так, я чувствовал, что не имею права возражать. Я написал тебе и знал, что письмо благополучно попало в твои руки. Ты не ответила, и потому я мог сделать лишь один вывод. С тех пор я молчал. Честно говоря, я и сейчас не понимаю, почему ты так и не написала мне. Но Джереми принес от тебя весточку, и я должен довольствоваться этим; без сомнения, у тебя есть веские причины так поступать, и я – также без сомнения – вполне удовлетворился бы ими, если бы знал, каковы они. Все дело в том, моя любовь, что я полностью и безоговорочно верю тебе. То, что ты считаешь верным и правильным для себя, так же верно и правильно для меня, что бы ты ни делала. Джереми рассказал мне довольно забавную историю о новом священнике, приехавшем в Кестервик, который, кажется, претендует на твою руку. Что ж, Ева, я достаточно тщеславен, чтобы не опускаться до ревности, хотя я и нахожусь в невыгодной позиции отсутствующего, хуже того – отсутствующего вынужденно и находящегося в стесненных и невыгодных обстоятельствах. Несмотря на это, я не верю, что мой соперник преуспеет. Однако если наступит день, когда ты, положа руку на сердце и глядя мне прямо в глаза, скажешь со всей честностью истинной леди, что ты любишь этого или любого другого человека больше, чем меня – в тот самый день и час я немедленно отпущу тебя. Пока же этот день и час не настал – а мне что-то подсказывает, что это так же невозможно, как то, что горный хребет, на который я смотрю сейчас, когда пишу эти строки, сдвинулся с места и похоронил под собой весь город, – я свободен от ревности, ибо знаю, что ты не можешь быть неверна своей любви.
О дорогая моя, дар, что мы с тобой разделили, достался нам не на дни, не на годы – навсегда. Я верю, ничто не сможет разлучить нас, и сама Смерть будет бессильна против этого дара. Я верю, что это чувство будет расти и крепнуть, расцветать каждый раз, как цветы по весне – только будет еще благоуханнее и прекраснее, чем они. Иногда мне кажется, что это чувство бессмертно и существовало всегда, еще до нас, на протяжении бесчисленных веков. Странные мысли приходят в голову человека в здешнем Высоком вельде, пока он едет по нему час за часом, день за днем, и свет солнца сменяет свет луны, дух великой Природы царит повсюду; человек начинает прозревать истину. Когда-нибудь я расскажу тебе об этом все. Впрочем, нельзя сказать, что я когда-либо был здесь в полном одиночестве, потому что, честно говоря, ты всегда со мной с тех самых пор, как мы расстались, – не было ни единого часа днем или ночью, когда бы я не думал о тебе, и мне кажется, что такой час и не настанет, пока одна лишь Смерть не убьет все мои чувства.
