И у всех на лицах радость, веселие, довольство… «Артамон Сергеевич вернулся!» — шепчет ему при входе за решетку один из жильцов. «Вернулся наш отец родной!» — говорил ему с сияющим лицом первый встречный стольник, который, казалось бы, мог быть совершенно равнодушен к приезду Матвеева. «Боярин Артамон Сергеевич, на радость всем нам, прибыть изволил» — кричит Даниэлю еще за несколько шагов знакомый боярин.
Попытался было доктор Даниэль пробраться на половину царицы, но нашел, что на эту половину собрался весь двор, что не только площадка лестницы, ведущей на эту половину, но и сени и двор перед сенями битком набиты народом.
Повстречав в толпе знакомого ему боярина, князя Турусова, доктор спросил было у него:
— Будет ли сегодня царица принимать доклады по делам?
Но тот только рукой махнул.
— Какие там дела! Там радость неизреченная — такая, что никому исписать невозможно! А ты — дела! Теперь разве уж через неделю к делам опять пристанут!
Доктор Даниэль, озадаченный и встревоженный, сунулся на половину юного царя Петра, но и тут опять встретил полную неудачу. Половина была пуста и, кроме низшей служни, здесь не было никого. Любимый карлик царя, морщинистый и подслеповатый уродец, встретил доктора Даниэля смешками и хихиканьем.
— Нашел ты, дохтур, время за делами ходить! У всех в голове и на сердце праздник, а ты с делами! Царя Петра сегодня разве к ночи можно будет застать… Сегодня радость, а завтра пированья пойдут… Теперь к делам-то разве батожьем загонять бояр да дьяков… а с доброй воли не пойдут!
Насилу доискался дохтур Данила любимого холопа боярина Бориса Алексеевича Голицына и упросил его сходить на половину царицы и разыскать его господина.
— Скажи ему, что дохтур Данила просит его сюда прийти для важной тайной вести… Для очень важной! Что ежели не придет, так, может быть, он завтра и спохватится, но уже будет поздно!
— Слушаю-с, как разыщу князя Бориса Алексеевича, так тотчас и доложу им. А вы, что же, здесь, что ли, будете их ожидать?
— Здесь, чтобы с ним не разминуться… А если ты справишь все толково, то награжу тебя, как могу…
— Постараюсь… Авось, либо найду! — сказал холоп и ушел на поиски.
Доктор Даниэль сел на лавку у окна, выходившего в верхний царский садик, оперся на подоконник и задумался глубоко…
«Милославские не дремлют; готовят гибель, собирают силы, мутят разнузданных стрельцов, быть может уж даже и жертвы намечаются, а тут у всех веселье на уме, пиры и празднество! У всех туман в глазах… Все словно разучились верить в зло! И вот при самом добром, при самом усердном желании добра, мне, может быть, придется встретить недоверие… насмешку даже?»
В этих скорбных думах просидел он час и другой, а холоп не возвращался. С надворья в терем долетал шум и движение, с площади слышались крики: «Здравие боярину Матвееву!» Дворцовые слуги то и дело перебегали через садик, раздражая доктора Даниэля своим суетливым снованьем, и он, наконец, решил, что если через полчаса его посланец не вернется, он обратится к другому боярину, понадежнее, и передаст ему свои сведения и опасения. И полчаса прошло… Доктор Даниэль поднялся с места, взял шапку и двинулся к дверям, но на пороге сеней, почти лицом к лицу, столкнулся с князем Борисом Голицыным.
Князь входил сумрачный и гневный и прямо набросился на доктора Даниэля с выговором:
— Какого тебе чорта нужно, дохтур Данила? Из-за тебя я вызван прямо из передней государыниной… Стола царского ожидал, а ты тут пристаешь ко мне, да еще с какими-то тайными вестями! Ну, говори скорее, вываливай на чистоту, что у тебя есть в запасе! Да помни, что ждать мне некогда.
Доктор Даниэль заметил ему, что не заслуживает выговоров, что только одно усердие к царскому дому побуждает его искать свидания с ближним боярином…
— Усердие, усердие! Знаю я это ваше немецкое усердие!.. И напрямик скажу: не усердствуй, другой награды все равно не получишь нынче!
Фон-Хаден вспылил и чуть не крикнул на боярина:
— Коли ты не хочешь слушать моих вестей, так ты и уходи! Найду другого, поласковей да повнимательнее тебя, — с ним и буду говорить! Его и попрошу передать мои вести царице!
Князь Борис тотчас спохватился, что поступил неладно и что вести (быть может, и точно важные?) могут пройти к царице помимо его…
— Ну, рассердился, немец! — проговорил князь Борис, смягчая тон. — Сказывай, что знаешь, я слушаю.
Он опустился в кресло и указал Даниле место на лавке около себя.
Фон-Хаден сел и с полною подробностью, как он сам слышал от сына, передал все, что ему было известно о заговоре и нарождающейся смуте. Он сообщил и сопоставил и факты, и слухи, и свои собственныя соображения…
Князь Борис слушал его нетерпеливо и невнимательно, видимо, не вникая в сущность того, что излагал ему так обстоятельно и подробно доктор Даниэль. Мысли князя были далеко: вероятно, в той передней царицы Натальи Кирилловны, в которой вельможи выжидали выхода боярина Матвеева из внутренних покоев и лестного приглашения к царскому столу, вместе с этим «первым из первых» столпов государства. Когда доктор фон-Хаден кончил и посмотрел вопросительно на князя Бориса, тот небрежно откинулся на спинку кресла и, обратясь к нему, сказал:
— Ну, так что же я должен, по-твоему, царице передать?
— Как, что передать? Да все, что ты слышал от меня! Сказать, что заговор…
— Да кто же мне поверит? Теперь у всех веселье на уме, а ты тут с заговорами. Сунься-ка! Все на смех тебя подымут…
— Так из-за этого пускай и пропадает все?! — чуть не крикнул Даниэль.
— Не то, чтобы пропало… Сказать я кой-кому скажу, а толку все-таки не будет никакого. Так и знай!
— О-о, проклятая лень и равнодушие! — воскликнул фон-Хаден, ломая руки в отчаянии. — К кому же мне теперь идти, кого предупредить об опасности?
— А к кому ни ходи, кого ни предупреждай — все будет то же! Все от себя отклонят дело… Хоть к самому Матвееву пойди, — что, думаешь, он скажет? Скажет: теперь не время и меры принимать. Пожалуй и хуже развередишь их… Пообождем, посмотрим — тогда и распорядимся.
Доктор Даниэль схватил шапку и, не простясь с князем Борисом, бросился стремглав по переходам вниз на площадь, — к своей одноколке, стоявшей среди других дворянских и боярских колымаг, колясок и карет. И в то время, когда он пробирался среди густой толпы народа к своему дому, он еще слышал, как шумно и радостно раздавались в Кремле клики народа:
— Здравие боярину Артамону Матвееву! Многия лета! Многия лета!
XIX
Приговор над врагами
Царевна Софья жадно и осторожно прислушивалась к радостным кликам народа, величавшего боярина Матвеева. Каждый раз, когда эти клики во дворцовом дворе или на ближней площади возрастали до того, что царевна могла расслышать эти «здравия» и «многолетия», — она злобно улыбалась и приговаривала про себя:
