– Ты, паразит такой, ты чего ее мучаешь? Ты сам работаешь? Ты ей помогаешь? Даже посуду помыть без скандала не можешь. Суп не нравится? Голодный будешь ходить – понравится.
Она прижала его еще сильнее, так что он вскрикнул от боли, и отпустила, выбежала из дома и бежала, бежала, поскальзываясь на дороге, до самого своего «песенного» камня. Плохо, плохо ей было. Но не из-за Ростика, сам виноват, бестолочь, она тут же про брата забыла, она думала про Таля, про его маму, которой скоро рожать, и сколько же их будет тогда? Четверо. Пятеро с мамой. Как они живут? Вот уже скоро февраль. Как они живут все это время, на что? Янка закричала прямо в море, как будто оно могло вернуть Талькиного отца. Потом заплакала. Потом запела. После третьей песни Янка поняла, что нужно делать.
…А Ростик в это время сидел у стола, смотрел в тарелку, в которой плавали розовые сопли крупно порезанной капусты, и ненавидел Янку.
Часть вторая
Глава 1. Мама
После похорон Таль перестал ходить в школу. Не получалось. Сначала надо было оформлять вместо мамы все документы о купле-продаже половины дома. Хорошо, что в Поселке их знали, иначе кто бы стал его, пацана, слушать? А сама мама ходить по всем этим конторам не могла – после девяти дней она лежит и глухо стонет, отвернувшись к стене. Анютка сидит рядом с ней, гладит по худой спине, по голове, уговаривает поесть. Иногда Талю кажется, что мама делает это специально для него и Анютки, чтобы у них головы были заняты неотложными проблемами и они поменьше переживали об отце. Но как не переживать, если она стонет? Если Маруська каждый вечер шепотом спрашивает:
– А когда папа приедет?
Маруська думает, он уехал, как раньше уезжал, на заработки… Таль не знает, что ей отвечать, они только переглядываются с Анютой и молчат, молчат.
Приходила тетя Галя, Дашина мама. Тоже сидела рядом, уговаривала маму встать, говорила, что надо подумать о детях и том малыше, что еще не родился. Таль хмуро слушал ее. Зачем пришла? Он не мог унять раздражения. Когда отца принесли с берега, когда были выплаканы все глаза и стало ясно, что даже хоронить не на что, мама пошла к Аверко. Они долго о чем-то говорили с Дашиными родителями, дядей Сережей и тетей Галей. А потом мама пришла и сказала, что продала половину дома. Что надо переехать туда, где обычно жили у них курортники, за стенку, а ту, их родную половину купят Аверко, потому что этот участок забором примыкает к их половине для курортников.
– Мама, не надо, – сказал тогда Таль. Ведь если они продадут сейчас эту половину, то куда им летом поселить отдыхающих? А если полдома не сдавать, на что жить потом?
– Ничего, Талечка, ничего… У нас там и ремонт, а лето придет, мы уйдем в кухоньку, а дом сдадим, как обычно.
Кухонька была совсем старая, тесная. Как там жить, если летом их будет уже пятеро?
– Что же делать, сынок?
Делать и правда было нечего. Они переехали за стенку. Анютка прибирала дом и ревела. И хоть Таль понимал умом, что Аверко помогли им, выручили, можно сказать, купили без разговоров их дом, где родился и Таль, и сестры, купили, хотя его ремонтировать надо и много денег придется вложить, ну да что? Аверко богатые, вложат, у них три дома для отдыхающих, будет четвертый. Да, они помогли, мама говорила, что они должны быть благодарны, но у Таля не получалось, и, когда приходила тетя Галя, он еле сдерживался, чтобы не нагрубить.
Мама встала только перед сороковым днем – надо было готовиться к поминкам. Весь день они с Анютой варили, жарили, пекли, усадив Маруську на подоконник подальше от плиты. На поминки ушли последние деньги. Но Таль молчал. Он понимал, что так надо, так принято, помянуть отца, как будто без того, чтобы накормить полпоселка, помянуть никак нельзя, а что они завтра есть будут – кого это волнует?
На поминки и правда много народу пришло, Янкины дед с бабкой тоже, но самой Янки не было. Таль плыл во всех этих вздохах и скорбных речах и не понимал, какое отношение они имеют к отцу, к нему, ко всей его семье.
Вечером, когда все разошлись, а Даша с Анюткой домывали посуду, мама упала во дворе. Таль бросился к ней, а потом в «скорую». Маму увезли в Феодосию, ничего не объяснив, только номер телефона оставили, по которому можно будет позвонить и узнать.
На следующий день Анюта с утра побежала на телеграф, но вернулась ни с чем, сказали, чтобы попозже звонили. Анюта бегала каждый час. Но им все время говорили, что пока ничего не ясно. После четвертого раза Анюта пришла мрачнее тучи.
– Тетя Васса сказала, чтобы больше не приходила без денег. Что она, конечно, все понимает и беспокоится за маму, но у нее тоже нет столько денег, чтобы нам оплачивать разговоры каждый час. Дура!
Таль промолчал. Где взять денег? Свой телефон, велосипед и почти новую куртку он давно загнал на барахолке, чтобы купить еду. От этих денег осталось только на хлеб на два дня. А потом? Таль полез по ящикам на кухне. Хотя что толку? Он знал наперечет все, что там лежит: полкило овсянки, пакетик пшена, вместо чая давно уже пьют душицу и лимонник, которые мама насушила прошлым летом. Сахара тоже нет, вкус мяса он давно забыл…
Так… а это откуда? Таль уставился на большую пачку макарон, килограммов пять, наверное, не меньше. Откуда она? И сахар, конфеты-карамельки, тушенка, целых три банки…
– Анют!
Но Анюта тоже смотрела на это изобилие и ничего не могла объяснить.
– Может, мама купила, а нам не сказала?
– Она бы не донесла.
– Ну, попросила кого-нибудь…
– Анют… ну кого бы она попросила? Она вчера-то ни слова не сказала.
Вчера… точно, по-другому не получается. Кто-то из гостей, наверное, притащил это и поставил незаметно. Но кто? И как протащили, это огромный пакет! С другой стороны, что, он за всеми наблюдал? Нет, конечно, столько народу пришло, да и не до того ему вчера было. Но почему так, тайком? Сказали бы… А он бы взял, если бы сказали? Взял бы, куда бы он делся, если есть нечего, про гордость мигом забудешь.
– Ну и… – осторожно начала Анюта, – пусть будет, да? Давай макароны сварим?
– Нет, – жестко сказал Таль. – Сегодня доедим то, что есть. Будем экономить.
Вот уже месяц, как он искал работу. Но нигде не было мест. Или никто не хотел его брать. Конечно, пацан, ему еще шестнадцати нет… И у всех такие жалостливые лица – бесят! Таль слышал эти разговоры, эти перешептывания. Ну, что мама может родить мертвого ребенка после стресса. И что это к лучшему. И вообще была бы поумнее – оставила бы его в роддоме. А что? Будто никто не оставляет! У нее хоть уважительная причина, как она их прокормит? У Таля от таких мыслей голова начинала болеть. Потому что, конечно, они правы. Потому что как им прожить, когда будет еще и маленький? Конечно, им всем назначат пенсию по потере кормильца, так Дашин отец сказал, хотя она, наверное, не очень большая, ведь отец уже не работал нигде. Но все равно Таль знал: если у мамы замкнет, и она ребенка оставит, он ей этого никогда не простит.
