По дороге навстречу полицейской машине проходила колонна югославской армии. Артиллерийские тягачи, бэтээры, грузовики, два танка. На броне сидели хмурые солдаты. Кто-то смотрел в точку перед собой, кто-то шарил глазами по небу.
– Руки-то сами опускаются, – пожаловался Крстич. – Рапорт буду подавать. Не завтра, так послезавтра.
– А откуда войска? – заинтересовался Дробанович. – Разве гарнизон не в Раковице?
– Нам не докладывают, – сказал Окович. – У военных свои дела.
Водитель ожесточился:
– Одно у них дело сейчас – драпать. Сдали наше Косово волкам на съеденье.
Дальше ехали молча. Дорога вела через косоварское село. На стене крайнего дома разинула пасть стилизованная змея. Редкие жители провожали полицейскую машину недобрыми взглядами.
– У меня родители под Нишем, – сказал Крстич. – Там сейчас беженцев через край, криминала через край, работы через край. Туда уеду. До последнего патрона здесь точно сидеть не буду. А вы куда, лейтенант?
– Мне – некуда, – ответил тот. – Оковичи здесь испокон веков жили. И будут.
* * *
Немой Вукашин следил взглядом за приближающейся полицейской машиной. Пальцы на набалдашнике сучковатой палки сжались сильнее обычного. Губы старика чуть зашевелились, словно он пытался что-то сказать.
* * *
– Лейтенант, ничего, если я тормозну тут… у кустиков? – попросился Крстич. – А то в селе сейчас то-се, неудобно, да и некогда будет.
– Так приехали уже! – недовольно возразил Окович – ему хотелось побыстрее разобраться с делами.
– Две минуты!
Полицейская машина остановилась у придорожного ивняка.
– Мы тогда вперед пойдем, – решил лейтенант. – Заодно осмотримся. Подъезжай к седьмому дому.
– Слушаюсь!
Окович и Дробанович, каждый с автоматом за плечом, двинулись к селу. Крстич засеменил в кусты, раздвигая густые ветки.
– Только давай не рассусоливать! – предупредил Окович сержанта. – Нам еще вечером на фабрику.
– И опять без обеда, да? – сварливо уточнил Дробанович.
– Два раза поужинаешь.
Они подошли к крайнему дому, стоящему чуть в стороне от остальных.
– А какой тут дом – седьмой? – задумался сержант. – Нумерации нет.
– Не в Приштине, найдем как-нибудь. Местных спросим.
Дробанович заметил седого старика. Тот как изваяние сидел на лавочке у входа в дом и опирался руками на палку.
– Добрый день, отец! А как нам седьмой дом найти?
Старик молчал и не шевелился.
– Старенький, – предположил лейтенант, – не слышит, наверное. Пойдем, сами разберемся.
Они прошли по дороге между заборов. Грунтовая дорога расширилась, развернулась в небольшую площадь, окруженную сельскими домами с красными черепичными крышами. Все вокруг было перепахано траками тяжелой техники. Ветер гонял по площади пластиковый пакет. Окович и Дробанович обошли ее против часовой стрелки.
– Тут вообще люди-то есть? – поинтересовался сержант. – Пустовато как-то…
* * *
Крстич продрался сквозь густые ветки подальше от посторонних взглядов, хотя и смотреть на него тут было некому. С наслаждением «опорожнил бак», как говорили у них в отделе. Даже запел негромко что-то невнятное и жизнерадостное.
* * *
Дверь одного из домов впереди была приоткрыта. Калитка тоже оказалась не заперта.
– Добрый день! – громко сказал Окович на всякий случай.
Они открыли калитку во двор. Замерли. Одновременно потянулись к автоматам.
На ступенях дома в луже крови лицом вниз лежала мертвая женщина.
Окович и Дробанович обернулись. С разных сторон площади к ним стягивались люди в камуфляжной форме с шевронами ОАК на рукавах. Тридцать или сорок человек держали полицейских в прицелах автоматов и винтовок. Впереди всех шагал безоружный рослый альбинос и лучезарно улыбался.
* * *
Крстич застегнул штаны и отправился назад к машине, все еще мурлыкая незатейливую песенку.
Его внимание привлек посторонний звук. Крстич когда-то служил в армии, и шелест гранатометного выстрела не был для него в диковинку. Он успел остановиться и даже отступить на полшага назад, когда заряд вошел в полицейскую машину.
Взрывом Крстича как куклу швырнуло назад в кустарник, и он потерял сознание.
* * *
Окович и Дробанович метнулись во двор. Несколько автоматных очередей слились в одну.
Сразу несколько пуль прошили сержанту ноги выше колен, и он упал посреди двора. Окович успел прыгнуть за поленницу, пули раскрошили стену у него над головой. Отщелкнул предохранитель, поднялся над дровами и дал ответную очередь. Оаковцы рассредоточились.
Нужно было как-то выбираться из западни. За забором мелькнула тень. Окович выстрелил с упреждением, раздался сдавленный крик.
Низко пригнувшись, лейтенант обежал дом, через невысокий плетень перепрыгнул в соседний двор. Пули свистели вокруг него. Фьють-фьють, так он сказал Миличу.
Двор был завешан бельем, простыни сохли в несколько рядов, хватило бы на парусник. Окович бросился в трепещущий на ветру белый коридор. Раздались негромкие хлопки, на простынях перед ним возникли симметричные узоры из пулевых отверстий.
Окович упал на землю, увидел под простынями две пары ног, выпустил очередь чуть выше. Сменил магазин. На четвереньках прополз мимо упавших тел к стене дома. Прислушался.
Оаковцы окружали его без спешки, с четким пониманием, что деться в селе или из села некуда. Окович короткими очередями удерживал их на расстоянии, пока не закончились патроны. Он отбросил автомат и с пистолетом в руке бросился в дом. Толкнул дверь, она распахнулась неожиданно легко. Навстречу Оковичу вылетел приклад автомата и ударил его в лицо.
* * *
Крстич лежал на спине и плакал, стиснув зубы до судороги. Дрожащими пальцами нащупал кобуру, достал пистолет, передернул затвор. Медленно сел, чувствуя, как качается и ходит ходуном мир вокруг. Тихо позвал:
– Лейтенант! Сержант! Где вы?
На пустой дороге горела высоким факелом его машина, в которой остался автомат. Безлюдная околица Раковицы лежала в сотне метров впереди. Правее уходило поле, а метрах в трехстах переливалась свежей зеленью спасительная опушка леса.
* * *
На дальнем конце площади росли невысокие и кряжистые абриковосые деревья. К ним привязали и Оковича с разбитым окровавленным ртом, и теряющего сознание Дробановича. Деловитый оаковец в цветастой бандане проверил узлы, затянул так, что руки полицейских стали наливаться синим.
Рядом прохаживался Бледный, вглядываясь в лица пленников с болезненным интересом.
