В 1920-е годы уровень насилия начал спадать, но значимость и наследуемость «класса» оставалась неизменной. Прием на работу и продвижение по службе, поступление в школы и институты, членство в партии и комсомоле, доступ к жилью и услугам, налоговые ставки и судебные решения зависели от классовой принадлежности, которая, в свою очередь, зависела от «происхождения» и рода занятий. В спорных случаях происхождение перевешивало: красный директор пролетарского происхождения продолжал считаться рабочим; регистратор ЗАГСа Киса Воробьянинов оставался потенциальным врагом
[590].
Впрочем, классовая наследственность описывалась законами Ламарка, а не Менделя, и «чуждый элемент» мог – поработав на заводе, отслужив в армии или отрекшись от родителей – смягчить диктатуру наследственности и передать приобретенные характеристики потомству. Наиболее очевидное исключение из правила составляли высшие партийные руководители, среди которых почти не было бывших пролетариев, и их близкие родственники, которые получали право на привилегии без проверки на лояльность.
Кремль и Дома Советов кишели отцами, матерями, детьми, братьями и сестрами «цвета мировой революции». Сын богатого купца и совесть партии Арон Сольц жил с сестрой, а потом с племянницей и ее детьми. Ленин, тоже «буржуазного» происхождения, жил с женой и сестрой. Сын ростовского купца Аркадий Розенгольц жил с женой, сестрой и их детьми. Кржижановские, оба дворянского происхождения, удочерили свою племянницу Милену Лозовскую (отец Милены, Соломон Лозовский, был сыном меламеда). Ларины удочерили свою племянницу Анну. Отец Ларина был инженером путейцем, а мать – сестрой издателей братьев Гранат (финансировавших революционную деятельность Ларина). Сергей Миронов и Агнесса Аргиропуло удочерили племянницу и подолгу жили с матерью, сестрой и племянниками Агнессы (Миронов с благодарностью вспоминал свою бабушку Хаю, содержавшую на Крещатике молочную лавку, «которая славилась свежестью и превосходным вкусом продуктов»). Бывший дворянин Осинский усыновил племянника жены и считал сына Валю «своим лучшим произведением». Отец Бухарина, учитель математики на пенсии, жил в кремлевской квартире сына. В бухаринском списке групп, подлежащих «концентрированному насилию», учителя значились под номером 5 («техническая интеллигенция и интеллигенция вообще»). Отцы Воронского и Подвойского были священниками (№ 9); Подвойский жил в окружении одетых и раздетых сестер жены (дочерей управляющего поместьем). Лев Крицман, с одобрением писавший, что «принадлежность к классу эксплуататоров могла открыть лишь дорогу в концентрационный лагерь, в тюрьму и, в лучшем случае, в лачуги, оставленные переселившимися в лучшие дома пролетариями», был сыном зубного врача
[591].
Отношения родства и сожительства не подвергались сомнению и не подлежали теоретическому осмыслению – за исключением особых случаев. Жена Крицмана, Сарра Соскина, принадлежала к одному из богатейших еврейских купеческих кланов Российской империи (№ 1 в бухаринском списке – «торговые капиталисты, спекулянты, биржевики, банкиры»). В отличие от других торговых капиталистов, Соскины не лишились своего имущества после революции, поскольку часть их империи базировалась в Манчжурии (один из совладельцев, Семен Соскин, снабжал русскую армию во время войны с Японией). В 1920-х годах харбинская фирма S. Soskin & Co., Limited занималась поставками зерна по всей Северо-Восточной Азии, в том числе в СССР. Отец Сарры Лазарь был незначительным членом семьи, без личного состояния, но ему удалось помочь отцу Крицмана основать зубоврачебную практику, а в начале 1920-х оказать финансовую помощь дочери.
Лев Крицман
Предоставлено Ириной Щербаковой
Сарра Соскина
Предоставлено Ириной Щербаковой
В 1924 году его жена попала в больницу с туберкулезом позвоночника, и он попросил Сарру устроить ее в советский санаторий за льготную плату «как мать коммунистов». Сарра сочла просьбу неуместной, и 8 апреля 1926 года Лазарь написал ей длинное письмо.
Давай, Сарра, поговорим по душам. Ибо наши отношения не такие, как должны были бы быть между отцом и дочерью. Моей вины в этом нет… А что касается того, что я высказал предположение, что вы имеете право на льготные условия лечения своих «родственников» в лице матери, то по моей обывательской психологии это естественно. А кичиться тем, вы никогда, ни при каких условиях не пользуетесь льготами, то это заслуга не большая, если льгота дается не по праву, а из милости.
Крицманы пользовались самыми разнообразными льготами – от жилья и питания до путевок на курорты и особых условий лечения родственников, – но то обстоятельство, что мать Сарры жила за границей и была замужем за «торговым капиталистом», могло сделать ее пребывание в санатории ЦИК нежелательным или невозможным. Неизвестно, попыталась ли Сарра навести справки. Очевидно, что она не попыталась объяснить отцу, как функционирует система номенклатурных привилегий.
Напрасно ты иронизируешь в своем письме, что ты не виновата, если не все устраивается по желанию папы. Болезнь мамы меня поразила и страх остаться без нея слишком велик. Ибо как никак плохо ли хорошо ли, прожили мы с ней век, но теперь на старости лет мы слишком не обходимо друг другу. Ибо ближе нам нет ни одного существа. Так как В/дети наши отошли далеко, у В / свои высшие интересы и В / не до нас.
В трагедии Лазаря Соскина не было ничего специфически советского, если не считать убеждения молодых Крицманов, что «паразитическим слоям» место в концлагере, тюрьме и в лучшем случае в лачуге и что чувства, противоречащие революционному энтузиазму, должны быть преодолены («нужно, значит, будет существовать, не нужно, значит, будет уничтожено»). Лазарь писал об этом, полагаясь на Достоевского и традиционный еврейский жанр родительского плача.
По-видимому В/обоим доставляет много хлопот необходимость, хотя видимо, поддерживать родственные отношения в виде редких коротеньких писем. Что ж, я и этого не требую. Ведь все это, по вашему мещанский предрассудок, а потому это В/не достойно, прошу не стесняться, поступать по отношению к нам, как В/подсказывают В/убеждения и В/взгляды, на жизнь и на родственные отношения в частности. Ведь не постеснялся же Л. Н. с тех пор как вы приехали в Россию, ни разу нас не удостоил хотя бы несколькими словами в виде приложения к твоим письмам. Где уж нам желать, общения, с такими столпами великого движения как наш Л. Н. Ему не до нас, да мы и не в претензии… Где уж нам… Ну довольно об этом, а то бог знает, куда это меня заведет. Я только смею В/уверить, что я не меньший коммунист в глубоком смысле этого слова, чем В /. Только у меня нет коммунистического чванства. И так Сарра успокойся. Мама никуда не поедет и никакой помощи нам от вас не нужно.
