В июле 1928 года Бухарин тайно встретился с опальным Каменевым и сказал, что Сталин собирается обложить крестьянство данью, развязать гражданскую войну и «заливать кровью восстания». Вечером того же дня Каменев записал: «Вид [у Бухарина] взволнованный и замученный до крайности… Тон – абсолютной ненависти к Сталину и абсолютного разрыва. Вместе с тем метания – выступать открыто или не выступать. Выступать – зарежут по статье о расколе. Не выступать – зарежут мелкой шахматной игрой… Потрясен он чрезвычайно. Порой губы прыгают от волнения. Порой производит впечатление человека, знающего, что он обречен»
[680].
Сталин выиграл шахматную игру. Пока Бухарин метался, его сторонников в ВЦСПС и московской парторганизации (в том числе организаторов погрома оппозиции Рютина и Мороза) заменили на более покладистых. Потенциальные союзники из числа бывших оппозиционеров были не в состоянии помочь, даже если бы захотели. Заметки Каменева о встрече с Бухариным попали к недавно высланному Троцкому, который опубликовал их в виде брошюры. Текст редактировал недавно уволенный Воронский
[681].
Идеологический спор тоже выиграл Сталин. В секте, которая презирала «соглашательство», приветствовала насилие и с нетерпением ждала вселенской бойни, бухаринские «Заметки экономиста» (как он назвал свою похвалу умеренности, вышедшую в сентябре 1928 года) мало кого вдохновили. Старые большевики и молодые ветераны Гражданской войны страдали от «неврастении», «перерождения», готических кошмаров, ползучей нечисти, меда с молоком и «уютных туфелек под кроватью». Очень многие были готовы к последнему и решительному бою.
Разные реформации восходят к разным священным истокам. Для христианских фундаменталистов примером служит маленькая эгалитарная секта: радикалы настаивают на немедленном восстановлении первоначального братства, все остальные импровизируют в ожидании дня, когда, по выражению Мартина Лютера, «не будет нужды в государях, королях, господах, мечах и законах». Мусульманские реформаторы возвращаются к сложно устроенному государству: вопрос в том, верен ли восстановленный халифат завещанию пророка. Ленин, подобно Мухаммеду, оставил после себя сложно устроенное государство, но назвал его временным отступлением накануне такого наступления, о котором он не мог и мечтать. Большевистские реформаторы 1928–1929 года (в том числе Бухарин, который не сомневался в необходимости наступления) поклялись вернуться к ленинскому наследию: радикалы стремились к «героическому периоду Великой русской революции» и жаждали исправленного и расширенного военного коммунизма; умеренные держались «политического завещания Ленина» и призывали к ограниченной ревизии нэповского компромисса. Спор шел о том, чего хотел Ленин; настроение правоверных и большая часть ленинского наследия играли на руку радикалам. 26 ноября 1929 года, после того как ЦК пообещал за несколько месяцев уничтожить крестьянскую экономику, Бухарин, Рыков и их союзник Томский опубликовали формальное покаяние. «Признавая свои ошибки, – писали они, – мы со своей стороны приложим все усилия к тому, чтобы вместе со всей партией повести решительную борьбу против всех уклонов от генеральной линии партии, и прежде всего против правого уклона и примиренчества, с тем чтобы преодолеть любые трудности и обеспечить полную и скорейшую победу социалистического строительства»
[682].
На XVI съезде партии в июне-июле 1930 года правым велели покаяться как следует. Как сказал Постышев в речи, открывшей дискуссию: «Докажите на деле искренность признания ошибок, искренность вашего заявления, докажите, что оно не является маневром, подобным троцкистским. Партия поставила этот вопрос очень жестко, и на этот вопрос товарищи Рыков, Томский и Бухарин должны дать перед съездом недвусмысленный ответ». (Аплодисменты.) Бухарин сказался больным и остался на даче в Крыму. Рыков признал свои ошибки, но не отрекся от Бухарина: «За то, что я сделал, за те ошибки, которые я допустил, я за них сам отвечаю, и ни на каком Бухарине отыгрываться не буду. И требовать этого от меня нельзя. За ошибки, сделанные мною, нужно наказывать меня, а не Бухарина». За несколько часов до того, как Бухарин и Анна Ларина провели «волнующий романтический крымский вечер», Бухарин получил открытку от Рыкова: «Приезжай здоровый. Мы вели себя на съезде по отношению к тебе достойно. Знай, что я люблю тебя так, как не смогла бы любить даже влюбленная в тебя женщина. Твой Алексей»
[683].
Томский представил развернутое покаяние и признал, что «всякая более или менее длительная оппозиция против партийной линии и ее руководства в наших условиях неизбежно перерастает и перерастет в оппозицию против партии вообще». Аудитория была настроена скептически, но Томский не сдавался.
Партия вправе нас спросить: ну, а искренни ли эти наши признания ошибок, не маневр ли это?.. (Артюхина: «Во, во!») Нет ли опасности рецидива? Некоторые даже говорят: мы не верим словам, слова – вздор, тлен, сотрясение воздуха, еще, мол, Ленин сказал «не верь на слово» и т. д. Ну, если так грубо понимать Ленина, как представляют это себе здесь некоторые товарищи, тогда вообще нужно бросить говорить. Зачем же тогда говорить? (Смех.)
…Я вместе с Зиновьевым говорил Троцкому в известный момент: «Склони голову перед партией». Я после Зиновьеву, который был вместе с Троцким, говорил о том же: «Склони, Григорий, свою голову перед партией». Я не раз ошибался, я этого не стыжусь, и я ни в какой степени не стыжусь склонить свою голову перед партией. Я в своей речи, мне кажется, признал свои ошибки с той откровенностью и прямотой, которые в настоящий момент необходимы. Но мне кажется, товарищи, трудновато быть в роли непрерывно кающегося человека. У некоторых товарищей есть такие настроения – кайся, кайся без конца и только кайся… (Смех.)
[684]
Трудности Томского разрешил первый секретарь ленинградского обкома и новый член Политбюро Сергей Киров, который сказал, что любое несогласие с руководством равносильно саботажу. «Нам необходимо было услышать из уст Рыкова и Томского не только признание своих ошибок и отказ от платформы, а признание ее, как я уже говорил, кулацкой программой, ведущей в последнем счете к гибели социалистического строительства». Но можно ли признаться в предательстве и быть прощенным? И как быть с левыми, чей грех состоял в борьбе с правыми, когда правые были центром?
[685]
