Жизнь на суше оказалась не многим лучше. «Зимой здесь, на Камчатке, не очень-то хорошо, потому что холодно и нечего есть, – писал он родителям. – Идет снег, ветер воет с такой силой, что срывает крыши с некоторых домов, если выйдешь на улицу, то пройти 2–3 шага стоит большой энергии и большой силы». Его мучили простуды, фурункулы, переутомление и зубная боль; от яркого солнца болели глаза. Зарплата поступала нерегулярно, и он все тратил на еду. Родители просили денег, и он дал «честное комсомольское» выслать при первой возможности. «У меня душа болит, когда я думаю у Мамы у Гали нет пальто, но деньги я выслать не могу, потому что здесь задерживают выдачу денег и притом у меня нет у самого пальто и хожу я в кожаной тужурке». Но он не отчаивался. «Сейчас у нас в магазине хоть шаром кати. Костюмов нет, пальто нет, носков нет, нижнего белья нет, но я не тоскую, потому что я знаю, что скоро у нас все будет». Он продолжал вести дневник и заниматься самодисциплиной. «Чем занимается здешний народ? – писал он в ответ на вопрос родителей. – Здешний житель, это конечно не всякий житель, занимается пьянством, пьют спирт, который здесь стоит 50 руб. 1 л., варят брагу, но это не такая брага, как у вас в Москве, а более крепкая брага. Вы, наверно, подумаете, что я здесь научился пить спирт и брагу, даю вам честное комсомольское слово, что я ни разу не взял в рот ни брагу, ни спирт»
[1356].
Володя Иванов, 1936 г.
Никто не обещал ему легкой жизни. «Преодоление трудностей» лежало в основе большевистской морали и гарантировало построение социализма. Жизнь прекрасна, «когда чувствуешь культурный подъем населения, рабочие комбината показывают не бывалые нормы производительности труда, растет и крепнет сама Камчатка: сдаются новые рабочие поселки, строятся холодильники, и пройдет не много времени Камчатка свяжется с «Большой землей» железной дорогой, которая будет проложена от Петропавловска до Хабаровска». Володя мерил свою жизнь свершениями всех дальневосточников и всех советских людей.
Слушай мама, [писал он 3 октября 1939 года], Галка пишет, что ты беспокоишься обо мне, прошу тебя не расстраивай себя этим, т. к. я живу работаю, хорошо и весело, мне приятно работать здесь на Камчатке потому, что я чувствую взоры всего народа СССР на Дальний Восток, и мне приятно и становится радостно, так вот ты не должна беспокоиться, а ты должна гордиться тем, что твой сын живет и работает на Камчатке на благо СССР
[1357].
Его младший брат готовился внести свой вклад как ученый. «Пускай Анатолий учится, а когда выучится, построит такие самолеты, которые могли бы совершать полеты из Москвы на дальнюю, но родную Камчатку». Его сестра посвятила себя музыке: «Галка, наверно, стала виртуозом на пианино, день и ночь играет. Это очень хорошо!» Сам он сражался на нескольких фронтах: окончил трехмесячные курсы агитаторов, стал кандидатом в члены партии, изучал краткий курс истории ВКП(б), «усиленно работал над собой», добросовестно трудился на рыбокомбинате (даже когда «воет пурга, идет снег, и на улицу выходить бывает страшно»), играл в местном театре, готовился к «художественным олимпиадам» и регулярно писал домой. Его семья была так же тесно связана со страной, как Камчатка с Москвой (невзирая на разницу во времени). 10 марта 1939 года был особый день
[1358].
Сегодня, в радостный день всей страны в день созыва 18 съезда ВКП(б) пишу вам, мои дорогие, письмо. За промежуток времени, т. е. промежуток от моего последнего письма, со мной ничего не произошло. Я так же хорошо живу, отдыхаю, веселюсь и учусь… В подарок 18 съезду ВКП(б) наш ТРАМ приготовил пьесу Фурмонова «Мятеж» и вот сегодня, в 8 часов вечера по местному времени и в 12 часов по Московскому времени, мы выдем на сцену и запечетлим в глазах у зрителей борьбу Красной армии в 1920 году
[1359].
Другое важное событие стало для Володи и его семьи неожиданностью. 17 сентября 1939 года они узнали о вступлении Красной армии в Польшу.
Весь Камчатский народ, который так же живет вместе со всей страной, встретил речь тов. Молотова по радио с таким энтузиазмом, что проходившие митинги по комбинатам были полны преданнастью к нашему правительству, жители Камчатки говорили, что они отдадут свою жизнь, если только это понадобится, на защиту своей родины, и поддерживали политику советского правительства о взятии под защиту своих братьев по классу Украинцев и Белоруссов
[1360].
Молотов говорил о «единокровных» братьях, а не о братьях по классу, но Володя, воспитанный в вере, соединившей крестьянского сына и портниху еврейку, его не услышал. Незадолго до того ему предложили стать помполитом по комсомолу в политотделе АКО (Акционерного камчатского общества), но у него были другие планы. «Прежде всего я могу сообщить вам очень приятную весть: я иду служить в Красную армию, прошедший призыв назначил меня в бронетанковые части РККА до особого распоряжения, очень приятно сознавать то, что я годен и иду в ряды нашей доблестной Красной армии»
[1361].
* * *
Володя Иванов, старший из троих детей, служил примером брату и сестре и опорой больной матери и «малограмотному» отцу. У Вали Осинского была другая роль. По словам его сестры Светланы, «родители обожали его, особенно отец, не скрывавший особого предпочтения к нему – младшему своему сыну, никогда не жалел времени, проведенного с ним, много с ним занимался, брал его с собой в поездки по стране». Как большинство бывших «студентов», Осинские отождествляли воспитание детей с передачей культурного капитала и интеллектуальных увлечений (наряду с верой, которую они разделяли с Ивановыми, но передали в ведение школы). В середине июня 1934 года Осинский взял одиннадцатилетнего Валю с собой в дом отдыха. 22 июня он писал Анне Шатерниковой:
Хорошо я сделал, что взял с собой Валюшу, ибо на него приходится тратить бездельно время и он помогает мне отдыхать, а мешать не мешает, настолько это милый, культурный и умненький мальчик. Нравится он мне чрезвычайно. Мы с ним читаем Белинского, причем сперва задается ему для прочтения статья, потом мы прочитываем ее вместе, затем он пишет к этой статье конспектец (наивный и корявый отчасти, но он учится писать). Потом читает следующую статью. Кроме того, перед тем как ложиться спать, ему читается по-немецки глава из Deutschland Г. Гейне (это единственное, что мы здесь из Гейне нашли по-немецки). Гейне ему чрезвычайно нравится (отдельные стихи его он здесь прочел по-русски), и м. пр. он про него сказал, когда я упомянул как-то о старости и смерти Гейне: «а мне кажется, что Гейне никогда не мог быть старым»; он очень правильно этим охарактеризовал Гейне. Очень ему понравилось, конечно, место насчет требования:
