* * *
В Доме правительства идеологические разногласия исчезли вместе с открытой оппозицией. Жильцы, которые сидели в тюрьме, были виновны независимо от их взглядов. Жильцы, которые оставались в Доме, не доверяли себе и друг другу. Бывшие оппозиционеры были виновны в бывшей оппозиционности. За арестом Смилги последовали аресты тех, кто его преследовал. Григорий Мороз, который занимался «отсечением» левых, пока не оказался правым, был арестован 3 июля 1937 года на даче в Серебряном Бору. По воспоминаниям его сына Самуила, которому тогда было семнадцать лет, на прощание он сказал, что произошло недоразумение и его скоро отпустят. Через два месяца его жена, Фанни Львовна Крейндель, была арестована, а двое младших сыновей, четырнадцатилетний Владимир и восьмилетний Александр, отправлены в детский дом. Самуила переселили из квартиры 39 в квартиру 402, где жил девятнадцатилетний Коля Демченко, сын наркома зерновых и животноводческих совхозов и бывшего первого секретаря Киевского и Харьковского обкомов Николая Нестеровича Демченко (арестованного 23 июля). Одиннадцатилетнего брата Коли, Феликса, забрали в детский дом. Коля и его жена Татьяна проводили в своей комнате медовый месяц, вызывая «смертельную зависть» Самуила. 28 января 1938 года и Коля, и Самуил были арестованы
[1620].
Григорий Мороз с сыном Самуилом
Десятью днями ранее Борис Шумяцкий, который помогал Морозу разгонять демонстрацию Смилги, а с 1930 года руководил советской кинематографией, был арестован вместе с женой, Лией Исаевной. В описи имущества, сделанной сотрудниками НКВД, упоминались восьмицилиндровый «форд» 1936 года, пианино «Шредер», холодильник «Дженерал электрик», пишущая машинка «Ройал» с латинским шрифтом, пишущая машинка «Мерседес» с русским шрифтом, 1040 книг и портреты Маркса и Ленина. Десятью днями ранее был расстрелян Яков Агранов, который руководил допросами как левых, так и правых оппозиционеров
[1621].
Аресты в Доме приняли массовый характер во время июньского пленума 1937 года. 17 июня Сергей Миронов написал Ежову с просьбой о создании специальных троек и предоставлении ему права вынесения смертных приговоров «в упрощенном порядке». 22 июня Ежов поддержал инициативу Миронова в письме Сталину. 23 июня он открыл пленум сообщением о засоренности советских учреждений террористами и шпионами. Через три дня был арестован заместитель наркома земледелия Арон Гайстер. По свидетельству его секретарши, он был вызван в кабинет наркома Михаила Чернова (кв. 190) и бесследно исчез. Жена Гайстера, Рахиль Каплан, находилась на работе в наркомате тяжелой промышленности, когда ей позвонили и сказали, что в квартире идет обыск. Ночью два сотрудника НКВД приехали на дачу Гайстеров на Николиной горе. Рахиль была с ними. Одиннадцатилетняя Инна проснулась, когда два человека в военной форме вошли в спальню и начали взламывать письменный стол. Через несколько дней и дача, и квартира были опечатаны. Рахиль переехала в четырехкомнатную квартиру на четвертом этаже четвертого подъезда, где жили жена и трое детей недавно арестованного члена Комитета советского контроля Виктора Карпова. Дети Гайстеров – Инна, семилетняя Наталья (Наталка) и годовалая Валя (Валюшка) уехали к бабушке на дачу. 30 августа они вернулись в Москву к началу учебного года. С ними приехала их няня Наташа. В тот день Инне исполнилось двенадцать.
Инна, Валерия (Валюшка) и Наталья (Наталка) Гайстер после ареста родителей (фотография сделана для отправки матери в лагерь). Предоставлено Инной Гайстер
Рахиль Каплан. Тюремные фотографии
Ночью пришли за мамой. Я тут же проснулась. Проснулись Наташа и Валюшка. А Наталка спала. Мама ходила по комнатам, а я за ней в ночной рубашке. А за мной Наташа с Валюшкой на руках. И вот так цугом мы ходили по квартире. Маме понадобилось в уборную. У Карповых дверь в уборную имела застекленную фрамугу с занавеской. Мама вошла в уборную, а энкаведешник велел ей отдернуть занавеску в сторону и наблюдал за ней. Мама вышла, и вот таким цугом мы продолжали ходить по комнатам за мамой.
Я ревела все время, а мама повторяла: «Доченька, ты не волнуйся, мы ни в чем не виноваты. Мы с папой ни в чем не виноваты. Я скоро вернусь». Часов в пять утра маму увели. Я еще помню, что все время слышны были какие-то шумы, кто-то ходил по лестнице. Наверное, в эту ночь в нашем подъезде забирали не только мою маму
[1622].
Тогда же в Москву вернулась подруга Инны Светлана Халатова. Ее отца, бывшего председателя правления Госиздата и ОГИЗа, а в последнее время председателя Всесоюзного общества изобретателей, арестовали в один день с Гайстером. Вскоре арестовали и его жену (мать Светланы). Светлана была в пионерском лагере в Артеке. Когда она вернулась в Москву, бабушка сказала ей, что родители уехали в Ленинград, но во дворе Дома правительства Инна Гайстер подбежала к ней со словами: «А у вас случилось то же самое, что у нас». Светлану с бабушкой переселили в трехкомнатную квартиру, где жили семьи замнаркома тяжелой промышленности Ивана Павлуновского и начальника Гайстера Михаила Чернова (арестованного 7 ноября). До направления в Наркомтяжмаш Павлуновский был полномочным представителем ВЧК/ОГПУ в Сибири и Закавказье. В Сибири он раскрыл повстанческую организацию, состоявшую из кулаков, эсеров и белых офицеров. Успех Павлуновского послужил примером для Сергея Миронова, который нашел такую же организацию под эгидой Русского общевоинского союза. Успех Миронова послужил примером для Ежова, который переправил записку Миронова Сталину 22 июня, за пять дней до ареста Павлуновского
[1623].
* * *
В день ареста Гайстера и Халатова Аросев вернулся в Москву из Ленинграда. «Время, в которое мы живем, – записал он в дневнике 13 августа 1936 года, – исключительно жуткое. Никто никому не верит, и даже самый принцип необходимости доверия пошатнулся. Доверие пытаются заменить деляческой ловкостью. Все друг друга боятся, все смотрят исподлобья. О главном не говорят». Последней надеждой была апелляция к Истории через ее отдельных представителей. Он написал Сталину: «Душевное состояние мое тяжелое вследствие холодности и даже недоверия, какие дают себя чувствовать. Если я что-нибудь сделал не так, то есть два способа поступить со мной: или научить, поднять, нагрузить ответственностью и воодушевлением широкой работы, или отбросить и предоставить самому искать путей жизни среди мира дальнего» (то есть в литературе). Он написал Ворошилову: «С твоей стороны, и только с твоей, я встречал всегда глубокое понимание и, что главное, разумную человеческую доброту. Это не только мое личное впечатление, а всех тех, кто прямо, да даже и тех, кто косвенно соприкасался с тобой. Поэтому привязанность к тебе народа и моя проникнута особой глубокой личной симпатией». Он пытался дозвониться Молотову, биографию которого писал, и Ежову, который уже один раз (8 мая 1935 года) его принял
[1624].
