На третий день после ареста папы мои две тети Нина и Мэли (папина сестра) встретились в подъезде с большой приятельницей папы и мамы, старой большевичкой Михалиной Новицкой, она долгие годы работала в ТАСС’е личным секретарем Долецкого. Они вместе ожидали лифта. Увидев моих теть, Михалина не поздоровалась и не села в лифт. Она просто отошла в сторону и отвернулась. Мои тети были потрясены. Это было как плевок в лицо.
Не знала тогда Михалина, что через месяц арестуют ее мужа, ответственного работника Исполкома Коминтерна [Вацлава Богуцкого], старого большевика, и ее саму сошлют в лагерь на восемь лет, а сына заберут в детдом. И она будет долгие годы по возвращении разыскивать своего сына, но так и не суждено ей будет его найти, так как он тоже будет в тюрьме за кражу с бахчи арбуза и дыни от голода. За кражу он получит десять лет лагеря. И что она придет ко мне, когда ей будет негде приютиться в Москве, и я помогу ей. Все это было. Умрет она одинокая, больная в доме для престарелых
[1706].
Михалина Новицкая. Тюремная фотография
В воспоминаниях такие поступки занимают важное место и квалифицируются как акты предательства, за которыми часто следует возмездие. Большинство жителей Дома правительства – включая тех, кто, подобно Пятницкой, считал себя большевиком и не был уверен в невиновности своих близких, – рассчитывали на верность друзей, родственников и возлюбленных независимо от того, состояли ли те в партии. В дневниках, мемуарах и устных рассказах некоторые люди и поступки выделяются как достойные уважения, но большинство актов самопожертвования упоминаются в ряду прочих эпизодов, без пафоса и комментариев. Последние дни в Доме правительства предстают как время морального испытания. Некоторые друзья, родственники и возлюбленные это испытание выдержали (и заслужили эпитет «верный» или «настоящий»), а некоторые нет. А так как настоящие друзья, родственники и возлюбленные верны по определению, то те, кто выполнил свой долг, не обязательно заслуживают благодарности. Те же, кто этого не сделал, клеймятся как предатели и «плохие люди». Существовало бесчисленное количество оттенков серого, прощенных проступков и смягчающих обстоятельств, но полюса моральной шкалы достаточно очевидны. «Хорошие люди» – это люди, готовые рисковать собственным благополучием и благополучием своих мужей, жен и детей ради друзей, родственников и возлюбленных. «Плохие люди» защищают себя и свои малые семьи в ущерб всем остальным привязанностям и обязательствам. Правоверные коммунисты, отказавшие в помощи своим племянникам, повели себя как плохие люди. В воспоминаниях, написанных в постсектантском мире, правоверные коммунисты и плохие люди слились в одну категорию. Дяди Феликса Демченко и Инны Гайстер – плохие люди независимо от того, чем продиктованы их поступки: трусостью или партийностью.
Семейная мораль в Доме правительства, как и сектантская мораль партийных чисток, опиралась на противопоставление верности и предательства. Но если партийную мораль занимали тайные мысли (вернее, гипотетические действия как следствие тайных мыслей), то семейная мораль интересовалась поступками как следствием морального выбора. Члены партии Лидия Мефодиевна Стечкина, Матвей Яковлевич Шейнюк и Антон Ионович Шпекторов были хорошими людьми независимо от того, какие страхи и сомнения им пришлось преодолеть – тем более хорошими, что им пришлось преодолеть страхи и сомнения (и молчаливо примирить партийные обязательства с личными). Тем временем партия то ссылала целые кланы и наказывала «членов семей изменников родины», то провозглашала, устами Сталина, что «сын за отца не отвечает», и поощряла – непоследовательно, но настойчиво – реинтеграцию сыновей в большую советскую семью. Мать Ирины Муклевич писала дочери из тюрьмы: «Что бы с нами ни случилось, оставайся настоящим советским человеком». Тетя Ирины, хороший человек, сделала все, чтобы выполнить ее последнюю волю. Ценой воспитания настоящего советского человека было молчание о тайне исчезновения его родителей
[1707].
Вацлав Богуцкий. Тюремные фотографии
Чем интимнее связь и гуще паутина взаимных обязательств, тем безусловнее ожидание верности и болезненнее акты предательства (чрезвычайно редкие в случае детей и родителей). Чем слабее связь и меньше надежды на помощь, тем значительнее поступок и сильнее признательность. Логиновы приютили сына врага народа, потому что он был другом их сына. У Ирины Муклевич была подруга, Шура Ельчугина, которая жила в общежитии слушателей Военной академии по другую сторону Москва-реки (ее отец был «хозяйственным работником» в академии). После ареста родителей Ирины Ельчугины пригласили ее пожить у них, а Шурина мама сшила Ирине платье. Бывший петроградский рабочий, член Центральной контрольной комиссии и специалист по чисткам Василий Шуняков, и его жена, бывшая портниха, работник Наркомпроса и специалист по педологии (пока Волин и Рабичев ее не запретили) Юдифь Чарная, приютили подругу дочери, Катю Душечкину (кв. 422), после ареста ее родителей. По воспоминаниям дочери, они очень боялись и сожгли много книг; Василий начал пить
[1708].
Владимир Богуцкий (вскоре после ареста родителей)
Пекарь Борис Иванов, его жена Елена Яковлевна Златкина и их дети, Владимир, Анатолий и Галина, жили в двух комнатах, а третью сдавали. Их первый жилец, профессор Лебедев, был арестован в 1935 году. Их следующими жильцами стали преподаватель марксизма-ленинизма Крастынь, его жена и дочь. Однажды среди ночи раздался звонок. Семнадцатилетний Анатолий открыл дверь, увидел группу людей в форме НКВД, подошел к отцу, который работал за письменным столом, и сказал: «Отец, вставай, ты оказался сволочью. За тобой пришли». Агенты вошли, спросили фамилии присутствующих и прошли к Крастыням. Через несколько дней в их комнату въехали жена и две дочери недавно арестованного управляющего Заготскота Н. А. Базовского (из квартиры 377 тремя этажами выше). Вскоре жену Базовского тоже арестовали. Во время ареста и обыска дочерей дома не было, и Елена Яковлевна велела Анатолию и пятнадцатилетней Галине сложить их вещи. После этого она послала Галину дежурить у дверей подъезда, чтобы предупредить старшую дочь Базовских Нину (младшая, Ольга, гостила у тети). Вахтерша Нюра отправила Галину домой, сказав, что позвонит, как только Нина появится. (По словам Галины, вахтеры очень хорошо относились к их семье.) Нюра позвонила, Галина предупредила Нину, и Нина уехала жить к родственникам. Тем временем был арестован муж сестры Елены Яковлевны, авиационный инженер, и сестра переехала к Ивановым. Однажды она шла по Большому Каменному мосту и повстречала пятнадцатилетнюю Ольгу Базовскую, которая сказала, что тетя прогнала ее из дома и ей негде ночевать. Сестра Елены Яковлевны пригласила ее зайти, и она осталась. Борис Иванов (который знал Базовских три месяца как соседей по квартире) прописал ее в одной из своих двух комнат (в третью въехал работник Наркомфина В. М. Бузарев с семьей). Галина и Ольга стали близкими подругами и воспитывались как сестры. Ивановы оставались правоверными коммунистами. Елена Яковлевна была депутатом Моссовета, а Борис недавно стал секретарем парткома и начальником отдела кадров Наркомпита РСФСР. Аресты соседей и родственников, включая родителей Ольги, в семье не обсуждались. Когда примерно через год Крастынь вышел из тюрьмы, он какое-то время жил у них. По воспоминаниям Галины, он был «ободранный, без зубов», сразу прошел в ванную, увидел мыло и заплакал. Ольга прожила у Ивановых десять лет. Когда ее мать вернулась из лагерей, она тоже на несколько дней остановилась у Ивановых. По словам Галины, однажды она сказала: «Если бы я была на месте Елены Яковлевны, сделала бы я то же, что сделала она? Взяла бы я Галку?» И говорит: «Нет». Мир состоял из плохих и хороших людей. Жители Дома правительства, партийные и беспартийные, были согласны, что пекарь Борис Иванов и его жена Елена Яковлевна Златкина – очень хорошие люди
[1709].
