Первое время расстрелянных хоронили в небольших отдельных ямах-могильниках. Эти могильники разбросаны по территории Бутовского полигона. Но с августа 1937 года казни в Бутово приняли такие масштабы, что «технологию» пришлось изменить. С помощью бульдозера-экскаватора вырыли несколько больших рвов, длиной примерно в 500 метров, шириной в 3 метра и глубиной также в 3 метра…
Процедура переклички, сверки с фотографиями и отсеивания людей, в отношении которых возникали какие-либо вопросы и недоумения, продолжалась, вероятно, до рассвета. Как рассказывал и. о. коменданта, исполнители приговоров в это время находились совершенно изолированно в другом помещении – каменном доме, что стоял неподалеку…
Приговоренных выводили по одному из помещения барака. Тут появлялись исполнители, которые принимали их и вели – каждый свою жертву – в глубину полигона в направлении рва. Стреляли на краю рва, в затылок, почти в упор. Тела казненных сбрасывали в ров, устилая ими дно глубокой траншеи. За день редко расстреливали меньше 100 человек. Бывало и 300, и 400, и свыше 500. В феврале 1937 года 28 числа было расстреляно 562 человека. По словам и. о. коменданта, исполнители пользовались личным оружием, чаще всего приобретенным на гражданской войне; обычно это был пистолет системы «наган», который они считали самым точным, удобным и безотказным. При расстрелах полагалось присутствие врача и прокурора, но соблюдалось это далеко не всегда. Зато всегда у исполнителей имелась в изобилии водка, которую привозили в Бутово специально в дни расстрелов. По окончании казни заполняли бумаги, ставили подписи, после чего исполнителей, обычно совершенно пьяных, увозили в Москву. Затем к вечеру появлялся человек из местных, чей дом до 50-х годов стоял на территории полигона. Он заводил бульдозер и тонким слоем земли присыпал трупы расстрелянных
[1769].
Неизвестно, была ли у соседей по Дому правительства, расстрелянных в одну ночь, – Краваля, Михайлова и Халатова 26 сентября 1937 года, Гайстера и Демченко 30 октября 1937 года, Муклевича, Каминского и Серебровского 10 февраля 1938 года, Рыкова, Ягоды, Зеленского и Розенгольца 15 марта 1938 года и Пятницкого и Шумяцкого 29 июля 1938 года – возможность или потребность поговорить друг с другом перед смертью. Как писал командир казачьего корпуса Филипп Миронов после того, как Смилга и Полуян приговорили его к расстрелу: «Смерть в бою не страшна: один момент – и все кончено. Но ужасно для человеческой души сознание близкой, неотвратимой смерти, когда нет надежды на случай, когда знаешь, что ничто в мире не может остановить приближающейся могилы, когда до страшного момента остается времени все меньше и меньше и когда наконец тебе говорят: «Яма для тебя готова». Для большинства жителей Дома правительства сознание близкой, неотвратимой смерти продолжалось от нескольких минут до дня и двух ночей в случае подзащитных на бухаринском процессе
[1770].
* * *
Охоты на ведьм начинаются внезапно, в ответ на определенные события, и сходят на нет постепенно, без очевидной причины. Участники с трудом вспоминают произошедшее и стараются не думать о нем.
Во второй половине ноября 1938 года массовые операции были прекращены, тройки распущены, а Ежов смещен. Некоторые из ранее арестованных, в том числе Постышев, Эйхе и Богачев, были расстреляны по инерции. Радек и Сокольников, оставленные в живых после процесса «антисоветского троцкистского центра», были убиты в тюрьме по особому приказу Сталина. Первый исполнитель, подсаженный в камеру к Радеку в Верхнеуральском политизоляторе, спровоцировал драку, но убить Радека не смог. Второй успешно справился с заданием. Согласно рапорту тюремной администрации от 19 мая 1939 года: «При осмотре трупа заключенного Радека К. Б. обнаружены на шее кровоподтеки, из уха и горла течет кровь, что явилось результатом сильного удара головой об пол. Смерть последовала в результате нанесения побоев и удушения со стороны заключенного троцкиста Варежникова, о чем и составили настоящий акт». Настоящим убийцей был комендант (начальник расстрельной команды) Чечено-Ингушской АССР И. И. Степанов, арестованный тремя месяцами ранее за «серьезные должностные преступления». После выполнения «специального задания, имеющего важное государственное значение», он был освобожден из-под стражи
[1771].
Последним актом массовых операций стала ликвидация их организаторов. Начальник 1-го (учетно-регистрационного) спецотдела НКВД СССР Исаак Шапиро (кв. 453), который подписывал «списки лиц, подлежащих суду Военной коллегии Верховного суда СССР», был арестован 13 ноября 1938 года. Бывший начальник Московского УНКВД и безусловный чемпион среди региональных карателей Станислав Реденс (кв. 200) был арестован 21 ноября 1938-го (через день после срочного вызова в Москву из Казахстана, где он с конца января служил наркомом внутренних дел). Бывший начальник ГУЛАГа Матвей Берман (кв. 141) был арестован 24 декабря 1938-го (через десять дней после своего соседа сверху Михаила Кольцова и через три месяца после своего брата Бориса Бермана, который допрашивал Радека и Бухарина, а потом стал наркомом внутренних дел Белоруссии). Главных организаторов массовых операций арестовали в последнюю очередь: Фриновского – 6 апреля, Ежова – 10 апреля 1939 года. На суде Военной коллегии под председательством Василия Ульриха Ежов сказал:
На предварительном следствии я говорил, что я не шпион, я не террорист, но мне не верили и применили ко мне сильнейшие избиения. Я в течение двадцати пяти лет своей партийной жизни честно боролся с врагами и уничтожал врагов. У меня есть и такие преступления, за которые меня можно и расстрелять, и я о них скажу после, но тех преступлений, которые мне вменены обвинительным заключением по моему делу, я не совершал и в них не повинен.
Бухарин утверждал, что не совершал преступлений, перечисленных в обвинительном заключении, но признает свою вину в создании интеллектуальных предпосылок вредительства. Ежов утверждал, что не совершал преступлений, перечисленных в обвинительном заключении, но признает свою вину в неокончательном истреблении вредителей.
Я почистил 14 тысяч чекистов. Но моя вина заключается в том, что я мало их чистил. У меня было такое положение. Я давал задание тому или иному начальнику отдела произвести допрос арестованного и в тоже время сам думал: ты сегодня допрашиваешь его, а завтра я арестую тебя. Кругом меня были враги народа, мои враги. Везде я чистил чекистов. Не чистил лишь только их в Москве, Ленинграде и на Северном Кавказе. Я считал их честными, а на деле же получилось, что я под своим крылышком укрывал диверсантов, вредителей, шпионов и других мастей врагов народа.
И Ежов, и Бухарин пытались оправдаться, апеллируя к Сталину. Бухарин, идеолог «политической идеи генеральной чистки», надеялся услышать, что он не «чудовище в образе человека», а специально отобранная искупительная жертва. Ежов, исполнительный директор генеральной чистки, надеялся доказать, что его наследники – враги, которых он недочистил.
