А венецианцам всё мало. Во время оккупации Константинополя дож Дандоло добивается от папы Иннокентия III утверждения ещё и должности Патриарха Латинского, занимаемой венецианцем и Венецией опять же контролируемой, – обязанностью патриарха было охранять интересы католиков в Латинской империи. Венецианцы, со свойственным им хитроумием, в случае слияния церквей готовили в лице Патриарха Латинского замену Его Божественному Всесвятейшеству Архиепископу Константинополя Нового Рима и Вселенскому Патриарху, а заодно – второе, после папы римского, лицо в объединённой церкви. То есть папского соперника. У них ничего не получилось, православные с католиками объединяться не захотели, византийцы вернули себе Константинополь в 1246 году, и патриарх латинский, утратив какую-либо реальную власть, перебрался в Венецию. Одним из Патриархов Латинских (кстати, должность эта просуществовала до 1964 года, когда была наконец Ватиканом упразднена) был Исидор, митрополит Киевский, личность грандиозная, и к Москве, в которой он подвергся аресту, имеющая прямое отношение. Вместе с Патриархом Латинским под контролем республики оказывается уж слишком много важных, независимых от Ватикана, церковных должностей. Наличие патриарха (и даже – патриархов) в Венеции делало её положение в католической иерархии особым, запутанным, но зато и гораздо более свободным, чем у остальных епархий. Венеция с переездом Patriarca di Grado добилась того, чего добивались императоры Священной Римской империи и французские короли, бесконечно скандалившие с папством, и из-за чего король Генрих VIII Тюдор, а потом и Мартин Лютер, вступят с Римом в прямую конфронтацию – свободы назначения главы своей церкви. Отсюда та задиристость в отношениях с Римом, что определяла дух Венеции до XVII века, так что иногда кажется, что Венеция Бога не боялась, что ошибочно, потому что венецианцы, спорящие с папами, были глубоко религиозны – венецианские церкви тому подтверждение.
Мост Риальто
Патриарха в Венеции назначал Сенат, а Рим только одобрял. Все манипуляции с патриархами проворачивались венецианским Сенатом в надежде обеспечить своему городу место если и не Третьего Рима, то по крайней мере Второго Константинополя – католического, разумеется. В принципе, это был далеко идущий план создания империи, замещающей Византию, соперницы Священной Римской империи. У немцев с Италией и Римом были очень непростые отношения, для Италии они были пришельцы из-за Альп, а Венеция всё же была латинской, то есть, как наследница, имела больше прав, чем германские варвары. Идея наследования Константинополю в Венеции многое определила, хотя она никогда не была озвучена так грубо, как это было сделано московскими царями, додумавшимися до такого намного позже, чем слепой дож Дандоло. У венецианского Сената, как и у императоров Священной Римской империи, отношения с Италией были непростые, ведь венецианцы, хоть они и были вроде как латинянами, но очень странными. Венеция, конечно, находилась по эту сторону Альп, но остальная Италия чувствовала, что венецианцы отличаются от всех других итальянцев – они унаследовали византийское хитроумие, изысканность и вероломство. Венецианская республика никогда не выступала открыто с имперскими лозунгами, а тихо плела свою всемирную паутину. Республика, старающаяся стать империей – парадокс, да и только, и парадоксальность изначально присуща Венеции, и:
Now, what news on the Rialto?
Ну, что нового на Риальто?
Константинополь разграбили, 1204-й. Наследование – переход имущества, а также всех прав, титулов и привилегий наследодателя к иному лицу, именующемуся наследником. Венеция с самого своего основания старалась изо всех сил стать преемницей Византии, и, как хитроумная и жадная наследница из романа Агаты Кристи, была озабочена как выбором способа отправить свою наследодательницу на тот свет, так и способом легализации своего правопреемства – эта озабоченность определяет историю средневековой Венеции. Поэтому в древних венецианских церквах – в соборе Сан Марко в первую очередь – так сильно чувствуется дух восточной, ортодоксальной церкви, чем-то роднящий венецианскую религиозную жизнь и религиозную жизнь русскую. Православная Русь-то тоже об этом же наследстве мечтала. Пограничное положение между Западной Римской империей и Восточной, а затем между германской Священной Римской империей, папством и Византией, то есть между католицизмом и православием, определили двойственность Венеции, которая вроде как часть Италии и Западной Европы, но постоянно ускользает и от той, и от другой – а тут ещё и миф города-острова, каналы, воды, топкость. Вот и особый венецианский характер, и отношение остального мира к венецианцам, которые совсем не итальянцы, не совсем европейцы, и даже не совсем католики. Венецианский характер изначально определил и отношение к Венеции как к городу особому в Европе, да и на всём земном шаре – генезис венецианской индивидуальности надо искать как раз в районе Риальто, в то время, когда Patriarca di Grado в Венецию переселился.
Константинопольский поход удался и вроде как наследодательницу укокошили. Что ж, время возрадоваться. Самое противное в истории человечества – то, что моменты военных побед совпадают с расцветом искусств. Как началось всё с победы при Саламине, послужившей расцвету Афин и приведшей к Периклову Золотому веку, так и пошло. Расцвет эллинизма при Александре Македонском, расцвет Римской империи при Августе, расцвет Карла Великого, Золотой век Испании, разрушившей древние цивилизации Америки, Золотой век Голландии, победившей Испанию, – и ведь больше ничего подобного в Голландии никогда не случилось, потому что у неё больше в истории ни одной победы не было, одна безмятежность! Обязательно кого-то победить и поработить надо – как Людовику XIV, так и Наполеону, а нам, для нашего отечественного Золотого века Александра и Николая Первых пришлось Наполеона победить, а заодно и декабристов. Вот ведь проклятое искусство – обязательно его надо унавоживать преступлениями против человечества. Ведь связан же впрямую расцвет послевоенной Нью-Йоркской школы с атомными взрывами в Хиросиме и Нагасаки, кто ж скажет, что нет? Может быть, сегодняшнее печальное угасание всего свидетельствует о том, что надвигается новая эпоха, когда победа ни над кем уж невозможна, и искусство, дитя убийцы-победы, благополучно сдохнет, превратившись в то, во что оно уж и превратилось, – в некий продукт институций, обслуживающих арт-рынок? Вот и Венеция расцвела, после того как с помощью воинов Христовых Византию ограбила, пол-Константинополя перерезала, три четверти сожгла, и теперь венецианцы на пепелище чувствуют себя полноправными хозяевами, распоряжаются, чем и как хотят, потому что генуэзцы – главные соперники – в пролёте, а у дубинушек-крестоносцев ума – как у солдатиков Урфина Джюса.
И потекло…
Второе по противности в человечестве – то, что ценности духовные всё время принимают вид ценностей материальных, так что в конце концов духовное с материальным спутываются, как холёная домашняя сучка с грязным уличным кобелем. Я имею в виду то, что там, где Уолл-стрит, там и Метрополитен-музей ищи, а где Лондонский Сити, там и Лондонская Национальная галерея – кто кобель, кто сучка, пусть решает сам читатель. Когда грабят мир, то со времени римских триумфов самая жирная составляющая награбленного – духовность, предстающая в виде материализованном – в виде священных предметов. В 1204 году духовность в первую очередь провидели в маринованных конечностях, занимавших место Мане и ван Гогов. В Венецию со времени разграбления Константинополя хлынули потоком христианские реликвии, утащенные из византийских церквей: о странная магия святынь! Вот, например, святой Стефан раздал всё церковное имущество сирым и убогим, за что был побит камнями, а теперь его пальцем торгуют как вещью мирской, имеющей земную, вполне весомую, стоимость. Палец в золото монстранца оправляют, и обладание им престижно – тщеславие же одним из смертных грехов является – и весьма прибыльно. Религиозная спекуляция заодно и процветанию искусства способствует – надо ж кому-то монстранцы делать. Чего только на Риальто не появлялось – рынок реликвий был своего рода арт-рынком средневековья. Обратите внимание: Константинополь, благодаря императорам, был забит великим эллинским наследием, но венецианцы из всего выбрали только Коней Сан Марко – примитивному сознанию нравятся изображения животных. Не взяли ни одной знаменитой античной скульптуры, которых в Константинополе ещё сохранялась масса, зато святых останков притащили кучу. Вокруг Риальто всё время крутились слухи о новых святынях, доставляемых из византийский владений, а то и прямо из Иерусалима. Крутились и детективные истории, с приобретением мощей связанные, да и сами святыни частенько покупались-перекупались, потому что всё свою цену имеет. Вот, например, чудная история времени Четвёртого крестового похода о том, как венецианцы завладели частью мощей Святителя Николая. Она очень хорошо отражает глубокую религиозность венецианцев, в которой им часто отказывают; слухи о чудесах мощей Святителя растекались на Риальто и впоследствии были подробно и благолепно пересказаны многими католическими и ортодоксальными писателями.
