Восстания 1869–1870 гг. не были массовыми движениями, действия отдельных претендентов на трон не были скоординированы, поэтому имперские власти сумели достаточно быстро их подавить. Можно сделать вывод, что большинство казахского населения к этому времени уже было подготовлено к принятию российских реформ и не поддержало «ревнителей старины», которые старались добиться власти под предлогом защиты национальных культурных, политических и правовых ценностей. Более того, известно, что многие участники восстания действовали не столько против представителей российских властей, сколько против собственных баев, аксакалов и пр., что давало основание советским историкам говорить не только о национально-освободительном, но и о классовом (народном) характере восстания
[508].
Однако, как оказалось, сторонников возрождения традиционных институтов власти и управления в Казахстане было гораздо больше, чем можно было подумать по итогам движений 1869–1870 гг. Это наглядно показало мощное восстание, охватившее Казахстан и Среднюю Азию в 1916 г. Его события хорошо известны по источникам, также им посвящено большое количество исследований. Подробно проанализированы причины и ход восстания, его движущие силы, последствия и пр. Однако практически не уделено внимания историко-правовому аспекту — т. е. как строили восставшие свои институты власти, чем регулировались их правоотношения между собой и с мирным населением, каковы были их цели в государственном и правовом отношении в случае победы. А между тем попытки воссоздания восставшими национальных государственно-правовых институтов (в первую очередь — института ханской власти) подтверждаются и официальными документами, и свидетельствами современников, в том числе и его участников. Это позволяет склониться к мнению, что восстание 1916 г. носило националистический и даже в какой-то степени реваншистский характер: восставшие требовали отделения от Российской империи и возрождения независимого Казахского ханства
[509].
Прежде всего, восставшие старались уничтожить административный аппарат, введенный имперскими властями, который все еще воспринимался ими как чуждый
[510]. Одновременно восстанавливалась (по крайней мере, отчасти) прежняя, традиционная, административно-территориальная система казахского общества. Так, например» восставшие группировались по родам и племенам (а именно Это деление казахов старались разрушить русские имперские власти). Их армия строилась на основе десятичной системы (тысяча — сотня — десяток), что было характерно для тюрко-монгольских государств еще в древние времена
[511]. По воспоминаниям Алиби Джангильдина, активного участника восстания, восставшие учредили суд, выносивший решения на основе казахских правовых обычаев
[512].
В областях, охваченных восстанием, была отменена система налогообложения, введенная русскими имперскими властями, и вместо нее были установлены натуральные налоги и повинности — существовавшие ранее, но с учетом военного положения. А. Джангильдин дает характеристику этой налоговой системы: «Вот положим, аул, десять кибиток стоят. Этот аул должен дать на каждого бойца на месяц пуд муки и одного барана, не считая крупы, риса… Кроме того, должны дать одежду: сапоги, кафтаны, теплые шубы, башлыки — полное обмундирование. Такой комплект должны дать десять кибиток. Лошадей давали исключительно баи. Каждый должен дать лошадь и седло»
[513].
Однако самым ярким признаком националистического и реваншистского характера восстания стало восстановление в областях, охваченных восстанием, института ханской власти. В Тургайской области было выбрано сразу несколько ханов, которых выдвигали соответствующие роды и племена — даже в этом отношении казахи следовали своей старинной традиции XVIII — начала XIX вв., когда один или несколько родов могли выбрать себе собственного хана
[514]. Так, хан Абдугаппар Джанбусынов был избран кипчаками, а его сподвижник Оспан Шолаков — аргынами и т. д.
[515] А. Джангильдин описывает государственное устройство восставших следующим образом: «Решили организовать в Тургайской области ханство. Во главе стоит хан. Он является как бы законодателем, и должны быть министры, одновременно они же были советниками 12 человек. Во главе каждой тысячи солдат стоит начальник. Он назывался мынбасы. Он должен был заботиться о снабжении продовольствием, о военной подготовке. Мынбасы подчинялись командующему армии восстания сардару (главнокомандующему). Сардаром был назначен Амангельды Иманов»
[516].
Происхождение этих ханов (равно как и десятка других), доступные нами источники не освещают, но, скорее всего, они, как и «ханы» 1869–1870 гг., не принадлежали к потомкам Чингис-хана В частности, про Абдугаппара Джанбусынова известно лишь, что он был крупным феодалом-скотоводом, участвовал в барымте и был избран волостным управителем
[517]. Хан Нуржан Кияшев был братом бывшего волостного управителя, а еще один, Джумагазий Журганов — народным судьей
[518]. Таким образом, занимая чиновничьи должности в волостном и аульном управлении, они получили возможность влиять на восставших с помощью «административного ресурса», приобретенного благодаря имперским властям, против которых они теперь «возмущали народ»
[519].
Кроме того, отдельные ханы даже не были казахами. В докладе одного из командиров российских имперских войск начальнику Генерального штаба содержится сообщение о еще более «экзотическом» хане: «Прибыл третий нижний чин местной Иргизской команды Банников, бежавший из баубского скопища мятежников. Он доложил, что ночью 4-го декабря во время нападения на лагерь мятежников там было два хана, причем один из них русский»
[520]. Как видим, в условиях «национально-освободительной» борьбы ни принадлежность к роду Чингис-хана, ни даже казахское происхождение отнюдь не являлось определяющим фактором в глазах восставших при избрании в ханы! Сохранив воспоминание о самом институте ханской власти, население Казахстана, по всей видимости, не помнило, какие именно требования в свое время предъявлялись к кандидатам в ханы, или сознательно игнорировало их в новых политических условиях.
