Тем не менее положение Карасакала среди казахов после его поражения не ухудшилось: султаны-Чингизиды оказывали ему гостеприимство, даря скот и имущество, выделяя воинов для охраны-Казахи настойчиво отвергали все требования и джунгар, и русских о выдаче самозванца, продолжая по-прежнему питать надежды, что смогут использовать его для разжигания междоусобной борьбы в Джунгарском ханстве. Эти надежды подкреплялись тем, что со временем к самозванцу стали перебегать и сами джунгары, недовольные своим правителем, причем демонстративно «признавали» в нем Лубсана-Шуно. Весьма показателен следующий эпизод: в 1742 г. в плен к Галдан-Цэрену попал казахский султан Аблай (будущий последний хан всего Казахского ханства), и джунгарский правитель потребовал в обмен на него голову Карасакала. Однако никто из казахских Чингизидов не поднял руку на гостя, да и сам Аблай в своих посланиях к родичам требовал не соглашаться на предложение ойратского хана и «беречь Шуно»
[858]. Как сообщали русским их джунгарские осведомители, еще в 1746 г. многие ойраты хотели видеть «Шуну» своих ханом
[859].
Почувствовав, что его положение окрепло, Карасакал осмелел и начал более активно вмешиваться в казахские политические дела. В частности, блюдя образ джунгарского князя — союзника Казахского ханства, он стал отговаривать султанов отправлять их сыновей в Джунгарию в качестве заложников. Этим он вызвал гнев могущественного султана Борака, больше других страдавшего от ойратских вторжений. В 1744 г. Борак даже намеревался схватить Карасакала: он пообещал выдать за него замуж свою сестру, а сам планировал захватить его, когда тот приедет к нему. Однако доброжелатели предупредили самозванца, и тот откочевал под защиту других, дружественных к нему султанов
[860].
Карасакал умер в 1749 г., причем сведения об обстоятельствах его смерти противоречивы. По одной версии, он умер своей смертью
[861], по другой — все же был умерщвлен своим недругом, султаном Бораком
[862]. Тем не менее в любом случае он оказался одним из немногих авантюристов, предъявлявших претензии на трон в течение целого десятилетия. А тот факт, что он поочередно предъявлял права сразу на два трона, выдавая себя, соответственно, за двух разных людей, делает его случай вообще уникальным.
Амурсана и Ченгунджаб:
из коллаборационистов в вожди
национально-освободительного движения
В середине XVIII в. в Западной Монголии вспыхнули два крупных восстания против маньчжурского господства. Их предводителями стали ойратский нойон Амурсана и монгольский князь-Чингизид Ченгунджаб. Помимо того, что они во время восстания поддерживали контакты и между собой и координировали свои действия против китайских войск, их объединяло также то, что к власти они пришли при помощи маньчжуров, против которых затем и обратили оружие.
Амурсана, как мы помним, был внуком джунгарского хана Галдан-Цэрена по женской линии, сыном его дочери. Будучи представителем рода хойт, он не мог претендовать на престол, поэтому предпочел поддержать своего родича Даваци — потомка боковой линии джунгарского правящего рода чорос, который в обмен на помощь в занятии трона обещал ему особое положение в ханстве. Однако по какой-то причине новый хан не выполнил своего обещания, в результате между ним и Амурсаной возникли трения, вскоре вылившиеся в вооруженный конфликт, Амурсана потерпел поражение и был вынужден бежать в Китай.
Он явился к императорскому двору, где обвинил Даваци в измене и замыслах против сюзерена и заявил о готовности признавать цинский сюзеренитет, если ему будет оказана помощь в занятии джунгарского трона
[863]. Двухсоттысячная китайская армия, передовой отряд которой возглавил сам Амурсана, вторглась на территорию Джунгарии. Попытки Даваци начать переговоры с китайцами не имели успеха, вскоре он был разгромлен и взят в плен. Амурсана надеялся, что теперь он получит право занять трон, однако китайские власти решили иначе. Единое джунгарское государство было разделено на четыре удела: в соответствии с прежним делением «четырех ойратов», были выделены княжества-хошуна Дэрбэт, Хошоут, Чорос и Хойт, и Амурсана стал всего лишь правителем последнего из них — хошунным нойоном хойтов, к тому же формально являясь помощником маньчжурского наместника в Илий-ском округе
[864].
Таким образом, Амурсана не добился того, на что рассчитывал, опираясь на поддержку маньчжуров. Его претензии на трон Джунгарского ханства, в принципе, были спорны в силу его происхождения. Теперь же его легитимность оказалась еще более подорванной в глазах местного населения из-за сотрудничества с китайцами, с господством которых ойраты не были намерены мириться. В этих условиях Амурсана принял решение, которое превратило его (по крайней мере, в монгольской историографической традиции) из «пособника иноземных угнетателей» в «национального героя»-он призвал население Джунгарии восстать против маньчжуроов и возглавил это восстание. Впрочем, исследователи не идеализируют этого деятеля и вполне однозначно заявляют, что на восстание его подвигли отнюдь не бедствия ойратского народа и желание видеть его независимым, а исключительно собственные амбиции: причиной выступления Амурсаны против маньчжуров стало их нежелание признать его ханом Джунгарии
[865].
Сходным образом действовал и монгольский князь Ченгунджаб, потомок Чингис-хана, который в течение долгих лет служил в монгольских войсках империи Цин, сделал неплохую военную карьеру, участвуя в том числе и в подавлении антицинских восстаний в Урянхайском крае и Восточном Туркестане, получил в маньчжурской иерархии титул Шадар-вана. Поводом для его выступления послужила казнь в Пекине в 1755 г. нескольких его родичей-Чин-гизидов, в частности — чин-вана Ринчен-Доржи, брата Богдо-гэгэна II (обвиненного в том, что он позволил бежать Амурсане, арестованному по обвинению в заговоре против маньчжуров). Узнав о его гибели, Ченгунджаб заявил, что оставляет службу маньчжурам, и призвал своих подданных к восстанию против них
[866].
В источниках нет сведений, позволяющих считать, что Ченгунджаб, подобно Амурсане, претендовал на титул хана. Однако не следует забывать, что он являлся потомком хотогойтских Алтан-ханов — некогда правителей автономного удела в Западной Монголии, фактически равных по статусу аймачным ханам Халхи (Тушету-хану, Дзасагту-хану и пр.). Несмотря на то что уже в конце XVII в. с самостоятельностью этого удела было покончено и он стал частью аймака Дзасагту-хана, его правители продолжали обладать автономным статусом. Поэтому можно предполагать, что он намеревался создать независимое монгольское владение в Западной Монголии и Саяно-Алтае
[867].
