Рухнув на диван, он оторвал кусок бумаги, высыпал на него из табакерки маленький холмик гашиша, ловко утрамбовал его пальцами, свернул самокрутку и, щелкнув зажигалкой, раскурил. София наблюдала за ним, не решаясь вмешиваться. Она не настолько хорошо знала Берканта, чтобы сразу понять, как нужно действовать. Пока казалось, что любое ее движение только укрепляет его в решении продолжить накачиваться выпивкой и травой. Можно было бы в принципе позвонить в «Скорую», отправить Берканта в больницу, где его подержат под капельницей, чтобы снять интоксикацию. Правда, такое развитие событий опасно было тем, что о нем могут пронюхать вездесущие папарацци. Вряд ли карьере Берканта пойдут на пользу публикации о том, как он в пьяном виде угодил в госпиталь. Обдумав эту возможность, София решила пока повременить с вызовом врачей.
Само по себе состояние Берканта ее не пугало. В самом деле, он был далеко не первым пьяным и накуренным человеком, которого София увидела в своей жизни, и его здоровью, судя по всему, прямо сейчас ничего всерьез не угрожало. Но в этой его гибельной браваде, в этих ужимках смертельно раненного паяца, в этом потерянно мечущемся взгляде было что-то жуткое. Что-то такое, что болью отдавалось у Софии в груди.
– Будешь? – спросил он, протянув ей самокрутку.
София покачала головой. Беркант рухнул обратно на диван, сполз совсем низко, так, что макушка его едва виднелась над стеклянной столешницей, и протянул:
– Не хочешь? А зря, отличная дурь. Она приучила меня покупать гашиш только самого лучшего качества.
– Кто – она? – уточнила София.
– Саадет, – отозвался он. – Саадет… Ах да, ты же не знаешь про Саадет…
София снова подошла ближе, опустилась рядом с ним, намереваясь дождаться, когда Беркант отвлечется, забудет про гашиш, и потихоньку убрать табакерку куда-нибудь подальше.
– Кто такая Саадет? – спросила она.
Не то чтобы ей было очень интересно, просто нужно было поддерживать разговор, чтобы чем-то отвлечь Берканта. Он же, как Софии показалось, ответил снова невпопад:
– Моя мать… Ты не видела ее, но поверь, она – бездушная сука, моя мамуля. Когда я был ребенком, ей до кошки дела было больше, чем до меня. Думаю, она родила меня только для того, чтобы покрепче привязать к себе отца, он-то души во мне не чаял. А потом взял и умер, – вдруг добавил он и глухо расхохотался. – Везет мне, как утопленнику, да? Отец умер, и мамаша окончательно потеряла ко мне всякий интерес. Она…
– Что?
Беркант осекся, закрутил головой, вглядываясь куда-то, а затем внезапно схватил Софию за руку – крепко, до боли – и прошептал срывающимся хриплым голосом:
– Мы жили тогда в районе Флора, после отца остался большой каменный дом… И она запирала меня в подвале. За любую провинность, за двойки в школе. Отволакивала за ухо в подвал нашего дома и запирала на замок.
От слова «подвал» София вздрогнула. Оно снова вызвало у нее в голове те же картинки из подсознания, что мелькали перед глазами, пока она ехала сюда. Продавленные маты, гнилые перекладины шведской стенки, моток проводов под потолком, пятна плесени на отсыревших стенах… Холод, духота, страх, отчаяние… Как все оказалось близко, как знакомо… Все же не просто так Беркант с первого взгляда поразил ее сходством с Борисом, пускай не совсем реальным, вымечтанным, и все-таки, все-таки…
– Я мог сидеть там часами, – продолжал рассказывать Беркант.
София придвинулась ближе и обняла его за содрогающиеся плечи.
– Поначалу боялся, потом привык… Сочинял истории, знаешь? Про то, что я – законный падишах, заточенный узурпатором в подземелье. Я, в общем, даже как-то скомпенсировался, научился выживать, пока однажды… – Он снова поднес к губам самокрутку, глубоко затянулся, и аквамариновые глаза его затуманились минутным блаженством, словно боль, снедающая его изнутри, на миг притупилась.
Изредка проносящиеся за окном машины прорезали повисший в комнате дымный полумрак светом фар, и по все еще прекрасному, хоть и изможденному, искаженному дурманом лицу Берканта проносились нервные разноцветные блики. София смотрела на него не отрываясь, пораженная этой странной ускользающей красотой, прелестью сорванного цветка, гармонией природы, уже тронутой увяданием. Видеть это было больно и в то же время до странности завораживающе. Эстетика упадка, умирания… Глаза человека, которого она любила всю жизнь, человека, который гибнет прямо перед ней, и она ничего не может сделать, никак не может его спасти. Снова…
– Пока однажды не произошло землетрясение, – глухо закончил Беркант.
София не вскрикнула, не вздрогнула, не бросилась гладить и обнимать Берканта. Вглядывайся он сейчас внимательнее в ее лицо, заметил бы только, как в одночасье побелели ее скулы и крепко сомкнулись губы. Как напряглась лежащая у него на шее рука, словно готовясь к противостоянию с некой невидимой силой, которая может пожелать забрать его. Но он не смотрел на нее, взгляд его был устремлен куда-то в пустоту – вероятно, в прошлое.
– Подвал… завалило? – очень спокойно, ровно спросила София. – Ты не мог выбраться?
– Три дня! – выкрикнул Беркант и, словно разом обессилев от этого эмоционального взрыва, обмяк на диване, заговорил вполголоса: – Я просидел там три дня. Мать… Она заперла меня за какую-то провинность, уже не помню, за какую. И уехала. К подруге, которая жила по соседству. Никто ведь не знал, что будет землетрясение. А потом… дорогу отрезало обломками, она не могла пробраться ко мне. Обращалась в разные службы спасения, твердила, что в доме остался ребенок. Но таких, как я, были сотни, может, тысячи… Пока до меня добрались…
– Тебя ранило? – все так же спокойно, как врач, профессионально отключающий сопереживание, чтобы точнее оценить нанесенный пациенту ущерб, спросила София.
– Нет… Не ранило, нет, – помотал головой Беркант. – Я поначалу вообще не понял, что произошло. Вдруг загудело, загремело, земля задрожала под ногами, стены зашатались и начали надвигаться на меня – так мне тогда показалось. Потом свет замигал и погас. Я, представляешь, решил, что это Всевышний на меня разгневался за то, что я был плохим мальчиком. Мать всегда мне этим грозила, говорила: «Придет шайтан и заберет тебя». И я думал, земля сейчас разломится надвое, и я рухну прямо в адское пламя.
Он снова вскочил с дивана и забегал по комнате, повторяя на разные лады:
– Стены, стены… Давят со всех сторон, сжимают тебя, валят на землю… Хотят расплющить, погрести под собой… Как страшно, как страшно умирать погребенным заживо. Я это знаю, я уже умер так однажды…
Он споткнулся о валявшуюся на полу пустую бутылку, пошатнулся, и София успела его подхватить, но удержать не смогла, они упали на пол вместе. Беркант мокрым от слез лицом уткнулся ей в шею, продолжил бормотать что-то бессвязное, часто вздрагивая и захлебываясь, она же гладила его по спине, шептала в волосы:
– Успокойся, успокойся, мой хороший, мой бедный мальчик. Я здесь, с тобой. Я никому тебя не отдам, я ничему не позволю с тобой случиться.
