Он знал ту женщину, что являлась ему в снах, смотрела внимательно, склонив голову к плечу, тонко улыбалась, будто видела его насквозь, и прикасалась к нему сильными руками. Знал это смешанное ощущение, что она вызывала у него, – надежности, силы и в то же время угрозы, неотвратимой, смертельной опасности. Но озвучивать ее имени не позволял себе даже мысленно. К черту! Эта история закончилась. И слава богу!
В вечер премьеры Беркант заехал за матерью на такси, и та вышла к нему вся затянутая в темно-серый бархат, увешанная бриллиантами и с уложенной волосок к волоску прической. Это колье он помнил: его Беркант купил ей вскоре после съемок в своем третьем фильме. Тогда он мог еще себе это позволить. Беркант представил себе, какой счет придет ему за все это великолепие, включая укладку и макияж, явно выполненные профессионалом. Денег оставалось все меньше, счета росли, дилер в их последнюю встречу уже отказывался отпустить ему в долг новую порцию гашиша… От этих мыслей на душе становилось совсем уж пакостно, и Беркант привычно выгнал их из головы. Он не будет об этом думать. Что толку переливать из пустого в порожнее. Все как-нибудь уладится, всегда улаживалось…
Фуршет после показа проходил в клубе «Гетто». Мать, подхватив Берканта под руку и трогательно склонив голову ему на плечо, радостно позировала фотографам, не забывая шепотом командовать:
– А это кто? Режиссер? Представь меня ему!
Затем внимание ее привлекла молодая блондинка, беседовавшая у столиков с закусками с мужчиной с зачесанными назад рыжеватыми волосами.
– Это исполнительница главной роли? – вполголоса спросила она.
Беркант, признаться, и сам давно уже наблюдал за этой девицей. Породистая лошадка. Вся такая гладкая, блестящая, с длинными золотисто-загорелыми ногами…
– Нет, у нее роль второго плана, – объяснил он матери. – Играет подругу главного злодея. Она американка. Молодая совсем, восходящая звезда. Это ее вторая роль.
Мать это его сообщение очень воодушевило. Похоже, на то, что ему удастся привлечь внимание главной примы, она не рассчитывала, а вот приударить за начинающей, но уже примелькавшейся в Голливуде актрисой показалось ей хорошей идеей. Достаточно перспективной.
– Иди заговори с ней, – шепотом напутствовала она. – Хватит тебе уже мелькать в новостях со всякими престарелыми бабами с запятнанной репутацией. Пора думать о будущем.
– Мама, – простонал Беркант, – я же просил…
Однако же определенный резон в словах матери был. Беркант подвел маман к собравшейся у столиков с закусками компании турецкой околокиношной публики, представил паре человек и, убедившись, что мать завязала с кем-то великосветский треп, вручил ей тарелочку с канапе, вооружился бокалом с шампанским и по-тихому улизнул. Расточая направо и налево улыбки и вежливые остроты, он ринулся вдоль столов к смеющейся чему-то блондинке, мучительно стараясь вспомнить, как ее зовут. Мерил? Шерил? Что-то в этом роде… Ну ладно, на месте разберемся.
На полпути его перехватил хозяин клуба, его давний хороший знакомый.
– Вот что, Беркант, – проговорил тот, тепло улыбаясь ему сквозь модную ухоженную бородку. – Ты нам задолжал уже пятнадцать тысяч лир. Я распорядился, чтобы в кредит тебе больше не отпускали. Сам понимаешь, это бизнес. Нужно расплатиться…
– Серкан, ты же знаешь, я отдам, сейчас на мели просто, проектов нет, – зачастил Беркант.
Серкан мотнул головой:
– Да в чем дело? Заложи квартиру, расплатишься. Потом после съемок очередного фильма выкупишь. А что такого? Все так живут.
Беркант, видя, что американка вот-вот уплывет из рук, буркнул: «Отдам, отдам. На следующей неделе» – и, выпутавшись из цепкой хватки хозяина «Гетто», поспешил к ней.
Подобравшись достаточно близко, он выждал, когда спутник американской красотки отвлечется на минуту, шагнул поближе и интимно шепнул той на ухо:
– Я весь вечер смотрю на вас… и думаю…
3
Я просто хотела, чтобы он полюбил меня… Не за то, что я богата, не за мою власть… Я хотела, чтобы и он полюбил меня так, как я любила его, с первого взгляда и навсегда. Чтобы и он узнал меня, разглядел, как я разглядела его, предугадал, как я годами предугадывала его появление – словно бы он вот-вот должен был появиться, возникнуть неожиданно среди тысяч чужих лиц…
Он был моим отражением, гораздо более красивым, чем я, гораздо более тонким, гораздо более благородным, более впечатлительным, чем я, и в равной степени оторванным от этого мира, но все же гораздо более реальным, чем я. В нем собралось все самое лучшее, что должно было быть во мне и чего у меня давно уже нет…
Да, я мечтала о том, чтобы он полюбил меня. Мой Беркант… Он был единственным человеком, к лицу которого я действительно хотела прикасаться, которого желала впустить в свою жизнь, чтобы вместе с ним сбежать из тюрьмы своего прошлого. Я любила его. Я просто хотела стать женщиной, любящей и любимой. Сидеть с ним на крыльце под летним дождем, чтобы нас омывало струями прохладного воздуха, пахнущего скошенной луговой травой и полевыми цветами. Слушать его сладкое дыхание и упиваться дурманящим сандаловым запахом его мокрых волос.
Загнанная в ловушку собственной памяти, помещенная в эти стены, не знающая ни времени, ни числа, я застыла. Я – сумасшедшая, моей реальностью руководят редкие проблески сознания. Все остальное время я провожу на дне своих воспоминаний. И оттуда мне не всплыть, никогда не увидеть солнца, я знаю.
В коротком миге, который я помню более отчетливо, у меня был он, была напоенная весенним ветром ночь, было его прекрасное лицо, был голос. И он любил меня, в том отголоске моей реальности он меня любил. Этот сияющий миг, который я помню, не дает покоя моей больной душе.
Я бы согласилась пройти еще раз через смерть, лишь бы забыть его. Лишь бы не оказаться здесь, под круглосуточным наблюдением фигур в белых халатах, и не осознать, как бесчеловечно жестоко, намеренно зло он со мной поступил, в какую дьявольскую игру сыграл. Я бы, наверное, предпочла умереть тогда, лишь бы только не понять этого. Не возненавидеть его лицо, не познать этой тьмы.
Но я выжила. И теперь, засыпая, я вижу его изломанный тонкий абрис. Меня манит он, его беспомощный силуэт в ночи, и заснуть я могу, только представив, с каким удовольствием прикоснусь холодным острием ножа к его шее…
Из соседней палаты доносились истошные вопли:
– Он здесь, здесь! Смотрите! Зеленый, сидит на карнизе… Смеется, видите, видите? Он пробирается мне в голову и ворует мои мысли…
София знала, кто это орет – рыхлая дебелая баба с неожиданно красивыми для такого облика длинными густыми каштановыми волосами. Как ее звали… Вера, Лера? Она и прежде-то не особенно хорошо запоминала имена случайно встреченных людей, а здесь, оглушенная таблетками и уколами, и вовсе не могла воспринять никакой лишней информации. Баба эта вроде бы утверждала, что демоны пробираются к ней в голову, извлекают оттуда самые тайные и грязные мыслишки, а после смеются над ней, дразнят и грозятся всем все рассказать.
