– Добрый день, Софи, – верно расценив ее замешательство, заговорил с ней мужчина по-английски. Голос у него оказался мягкий и глубокий, способный, казалось, просочиться в самый мозг. – Вы меня не помните? Меня зовут доктор Карл Густавсон, я был другом вашего покойного отца.
Доктор Карл… Ах да, доктор Карл. Теперь София вспомнила эти странные глаза – словно видящие тебя насквозь, способные разглядеть самые тайные твои желания и подначивающие поскорее воплотить их в жизнь. Они с доктором Карлом не пересекались уже много лет – десять, пятнадцать? И, конечно, он сильно изменился за это время, постарел, волосы окончательно поседели. Но эти глаза не узнать было невозможно.
Вот так же он разглядывал ее тогда, на вилле в Сен-Тропе, куда отец увез ее из России, после того, как…
– Я вижу, ты меня узнала, – удовлетворенно кивнул Карл. – Прекрасно. К сожалению, мне не сразу стало известно, что с тобой произошло, хотя с самой смерти твоего отца я старался не выпускать тебя из виду. Почему? – с улыбкой добавил он, очевидно прочитав вопрос в глазах Софии. – Ну, скажем, ты всегда представлялась мне интересным человеческим экземпляром. Но, зная твой норов, я не желал осложнять тебе и себе жизнь, проявляя свое любопытство слишком открыто. Ну-ну, не напрягайся так. Я не пытаюсь сказать, что тайно следил за тобой, считая занимательной безумицей. Признаться откровенно, у меня и сейчас вызывает большие сомнения твой диагноз. Собственно, именно поэтому я здесь.
София, не понимая, к чему клонит этот пышущий здоровьем и благополучием человек из прошлого, не выдавала никакой реакции на его слова, лишь смотрела выжидательно. Карл же мерил ее проницательным взглядом и в какую-то секунду, словно разглядев что-то, соответствовавшее его ожиданиям, усмехнулся уголком рта.
– Мне сказали, что ты не можешь говорить. Это правда? – и, не дождавшись ответа от Софии, добавил: – Ну же, Софи, ведь ты онемела, а не оглохла и вполне можешь подать мне знак. Кивнуть, качнуть головой. Но ты не делаешь этого. Интересно, почему? Ведь ты понимаешь меня, я вижу… Может быть, речь тебе уже снова подвластна, но ты отчего-то боишься это выдать? Не желаешь вступать в коммуникацию с несправедливо обошедшимся с тобой миром? Или боишься чего-то? Скорее второе, я прав? Ты здесь как попавшийся в силки волк, озлобленный и опасающийся сразу всего, но одержимый жаждой мести. Верно?
У Софии похолодели пальцы. Как этот немец со взглядом, подобным лазерному лучу, ухитрился всего за несколько минут общения разгадать ее секрет, который здешние медики не смогли раскрыть, наблюдая ее двадцать четыре часа в сутки. Что еще ему было известно о ней?
Стараясь не выдать своего страха, она раздраженно дернула плечом, словно давая понять – переходите к сути дела, я не собираюсь поддаваться на ваши провокации. И Карл негромко рассмеялся ее жесту.
Главврач, потеребив пуговицу на обшлаге белого халата, вставил по-русски:
– Пациентка Савинова все еще не разговаривает. Эээ… not speak… You understand?
Карл, едва обернувшись к нему, сообщил по-английски, что отлично осведомлен о состоянии пациентки Савиновой и вполне удовлетворен их, если можно так выразиться, беседой. Врач, очевидно не владевший английским, по-совиному захлопал глазами. И тогда Карл повторил фразу по-немецки и, снова не встретив понимания, добавил несколько предложений на ломаном русском. А затем снова обратил свой льдистый взор на Софию и заговорил уже с ней:
– Итак, возвращаясь к цели моего визита. Это заведение, в которое тебя поместили, как я понимаю, благодаря обращению любящей мачехи, не вызывает у меня доверия. Правда, я догадываюсь, что фрау Алина в твоем скорейшем выздоровлении не слишком заинтересована. Скорее, наоборот, ее целью было упечь тебя куда-нибудь на как можно более долгий срок. Не удивляйся, дорогая моя, я ведь психиатр, а значит, неплохо разбираюсь в людях. И образ феечки, который все эти годы примеривала на себя жена твоего покойного отца, никогда не казался мне убедительным. Впрочем, коварной злодейкой фрау Алину тоже не назовешь, для этого у нее маловато мозгов. А вот на то, чтобы воспользоваться удачно складывающейся ситуацией, вполне достаточно. Ты ведь, Софи, не питала иллюзий насчет того, что мачеха души не чает в тебе, единственной наследнице отцовского бизнеса? По глазам вижу, что не питала, ну и прекрасно. Как я полагаю, угодила ты сюда вовсе не из-за Алины, и, когда выйдешь отсюда, твоей главной целью тоже станет не она. Ну да мы забегаем вперед. Итак, что же заставило меня в моем преклонном возрасте сорваться из собственного комфортабельного дома в Дюссельдорфе и полететь в чужую для меня страну? О нет, не альтруистические соображения. Мною двигало то же, что заставило некогда избрать для себя эту профессию, а именно интерес, глубочайший интерес к людям, особенно остро проявляющийся к непростым личностям. Объект этого моего интереса ты, Софи. Буду с тобой откровенен, мне ужасно хочется покопаться в твоей голове, понять, как там все устроено, какие страхи тебя одолевают, какие планы ты вынашиваешь. Но, зная тебя, полагаю, что ты так просто не позволишь мне этого сделать. Поэтому я предлагаю тебе сделку. Я вытащу тебя из этого богоугодного заведения. Поверь, моего влияния в медицинском мире для этого хватит. К тому же я обладаю кое-какой информацией и уверен, что она убедит фрау Алину, являющуюся твоим временным опекуном, подписать бумаги, позволяющие мне перевести тебя в мою собственную психиатрическую клинику в Германии, под Дюссельдорфом. Условия там лучше, к тому же дольше нужного тебя там задерживать никто не станет. В обмен же я попрошу тебя о небольшой услуге. Я попрошу тебя быть со мной откровенной. Честно отвечать на мои вопросы – если, конечно, твое состояние позволит тебе говорить. Если же нет – тебе для ответов будут предоставлены ручка, бумага или планшет. Итак, что скажешь, Софи? Согласна ли ты на мое предложение? Но учти, если скажешь «да», обратного пути не будет. Сделка есть сделка.
С этими словами Карл развел руками, обернув их ладонями вверх, как будто демонстрируя Софии свои чистые намерения. Та же, ошеломленная его речью, уставилась в затертый сотнями ног линолеум.
Неужели у нее появилась возможность сбежать из этой проклятой тюрьмы, где ее вязали по рукам и ногам веревками, заматывали в смирительную рубашку, кололи галоперидолом, от чего все тело взрывалось болью и мышцы отказывались подчиняться, и всеми силами пытались перевести в животное состояние? Да что бы ни наплел ей этот доктор Карл, куда бы ни позвал – хоть на Северный полюс, она бы согласилась на что угодно, лишь бы выбраться из этого провонявшего испражнениями и хлоркой зоопарка. Начни он убеждать, что им движет чистое милосердие или долг перед ее покойным отцом, София не поверила бы ему ни на йоту, но все равно пошла бы за ним. Влекомая хотя бы перспективой нормально поспать, поесть, набраться сил, а затем не мытьем, так катаньем улизнуть от старого мозгоправа, вернуться к тем, по чьей милости она попала сюда, и расквитаться с ними за все. Он же выбрал более откровенный вариант и признался, что его интересует ее подсознание. Да и черт с ним, пускай мечтает покопаться в ее мозгах, понаставить новых диагнозов – все равно. Лишь бы смог вызволить ее отсюда.
