София понимала, что провести старого лиса будет непросто. И все же уверена была, что из зарубежной клиники так или иначе исчезнуть она сможет.
За дверью кабинета вдруг раздался дикий истошный визг, а затем топот ног и вопли:
– Где она? В умывалке спряталась, держи! Аминазин внутривенно, пять кубиков. Сука, за руку меня укусила…
Затем перед глазами вдруг всплыло лицо Берканта. Надменно кривящиеся губы, глаза, глядящие холодно и отстраненно. И в груди всколыхнулась острая, кружащая голову ненависть. Представилось, как она, вырвавшаяся на свободу, настигает его, вцепившись пальцами в волосы на затылке, дергает на себя его голову, заставляя взглянуть ей в лицо, и наслаждается ужасом, исказившим эти некогда совершенные черты.
Борис, Борис, ты слышишь меня? Помоги мне… Где бы ты ни был сейчас, о мой светлоокий брат, единственный ангел, в которого я верю, встань за моим правым плечом. Помоги своей сестре, скажи, что мне делать? На что решиться?
– Так как же, Софи? Каков будет твой ответ? – Карл склонил голову к плечу и гипнотизировал ее своими бледно-голубыми глазами, как удав, терпеливо ожидающий уже готовую сдаться добычу.
София скрестила пальцы, до боли стиснула их, надеясь, что это поможет прояснить сознание. И в конце концов, глядя прямо в глаза Карлу, медленно кивнула.
– Вот и прекрасно, – обрадовался тот. – Я не сомневался, что ты примешь правильное решение. Теперь ни о чем больше не беспокойся. Через несколько дней мы уже будем в Дюссельдорфе, – и тут же, развернувшись всем корпусом к врачу, снова обратился к нему, перемежая русские, английские и немецкие фразы. – Вы, коллега, надеюсь, не доставите нам проблем и сегодня же подпишете документы, позволяющие мне перевести больную Савинову в мою частную клинику в Германии. What? Не имеете такой возможности? – Он вперил свой прошивающий насквозь взор в тревожно засуетившегося главврача. – Я полагаю, вы легко изыщете такую возможность, если я подключу свои связи, чтобы начать расследование о злоупотреблениях, творящихся в вашей больнице, которое, несомненно, покажет факт получения вами взятки от фрау Алины Савиновой и поставит под сомнение адекватность проводимого лечения фройляйн Софии Савиновой. Ферштеен мир? Прекрасно, я знал, что мы с вами найдем общий язык. В таком случае ми закончиль. Польшое збазибо.
* * *
– Моего брата звали Борисом. Мы с ним были очень дружны. Близнецы, вместе с самых первых минут. Но я – я появилась на свет первой – всегда была бойчее, смелее, выдумывала нам с ним различные приключения и каверзы. А Боря… Он был мягче, ласковее, внимательнее к людям. Я привыкла считать, что мы с ним – две половинки одного целого. Я отвечаю за отвагу, бесстрашие, решительность, а он – за любовь, тепло, понимание. Мне всегда очень интересно было стоять с ним у зеркала и вглядываться в наши лица, ища в них сходство и различие. Черты были практически идентичными, у него, конечно, чуть более резкие, мужские, но в целом мы от природы были похожи, как две капли воды. Только выражение лиц было разным, мое – дерзкое, смешливое, и его – задумчивое, дружелюбное. И глаза. Ему глаза достались от матери – бледно-голубые, в минуты волнения приобретающие оттенок морской волны.
Конечно, мы и ссорились, и дрались, как все нормальные дети. Но при этом друг за друга стояли горой. Мы были одним существом, и если страдал один, это автоматически означало, что больно будет и другому. Поэтому мы всегда покрывали друг друга во всех проделках, делились самым сокровенным… У нас не было друг от друга тайн, я всегда могла быть уверена, что любая имеющаяся у меня информация никуда не пропадет из моей головы, потому что точная ее копия хранится в голове у Бориса.
Мне все еще трудно говорить. Извини. Наверное, я допускаю много неточностей, отвлекаюсь. Ладно.
Мы были обычной счастливой семьей. Насколько в те годы в России вообще существовали нормальные счастливые семьи. Ты же помнишь, наверное, тот период, читал в своих немецких газетах… Многие в то время лишились работы, денег, представления о том, как жить дальше, веры в некое будущее. Мы же ни с чем подобным не столкнулись. Отец с самого начала девяностых стал заниматься бизнесом – сначала прибрал к рукам завод, на котором еще в советское время работал замдиректора, потом стал расширять дело, выводить активы за границу… Я тогда этим не очень интересовалась, хотя всегда была папиной дочкой. Он чувствовал во мне какую-то внутреннюю силу, любовь к скорости, опасности, риску, таскал с малолетства по горнолыжным курортам, учил водить… Да, я была папиной дочкой, а вот Боря был мамин. Моя мать… Ты был знаком с ней? Они с отцом поженились совсем молодыми, и это был тот редкий случай, когда поспешный студенческий брак оказался очень счастливым. Отец любил ее, наверное, сильнее даже, чем нас, своих детей. Она была для него всем.
Мама… Безупречная, выдержанная, спокойная – настоящая леди. Я не помню, чтобы она хоть раз повышала голос. Терпела отцовский взрывной характер, но, знаешь, стоило ей только посмотреть на него таким долгим взглядом, как он, грозный, перед которым трепетали подчиненные, тут же тушевался и принимался таскаться за ней, как нашкодивший щенок. И мы с Борисом знали, что можем творить что угодно, но если вздумаем обидеть или расстроить маму… Отец придет в такую ярость, что лучше нам не попадаться ему на глаза. Да и сама мать сможет одним своим молчанием и осуждающим взглядом довести до невыносимых страданий. Борису, правда, никогда от нее не доставалось. Наказание за любые наши шалости получала я, мать всегда именно меня считала зачинщицей.
– Ты, – говорила она мне, – затеяла все это, ты подговорила Бореньку. Сам бы он ни за что не пошел на такое.
И чаще всего так оно и было. Я привыкла отвечать за двоих.
Ты спрашиваешь, не вызывало ли у меня это ревности, гнева, досады? Нет, не вызывало. Я не испытывала никакого негатива ни к матери, ни, тем более, к моему любимому брату. Наоборот, считала такую ситуацию нормальной и справедливой. Просто Боря был лучше меня – добрее, терпимее, нежнее. И мать не могла этого не замечать.
Все это не имеет отношения к тому, что произошло дальше. А, ты считаешь, что имеет? Нет, я не стану подробнее рассказывать о своих отношениях с матерью, мне это неинтересно, прости. И вообще это была твоя идея – начать препарировать мое сознание именно с того эпизода. Чего ты скривился, не нравится слово «препарировать»? Да брось, ты сам с самого начала дал мне понять, что вовсе не клятва Гиппократа заставляет тебя вытаскивать меня из этого дерьма. Тебе просто интересно было попытаться проникнуть в мою, с позволения сказать, душу. И я тебя не осуждаю.
Ладно.
В общем, к середине девяностых отец был уже очень богатым человеком, и мы с Борей ни в чем не знали отказа. Частные школы, репетиторы, уроки верховой езды, поездки в Европу… Нет смысла перечислять, просто, скажем так, мы могли себе позволить то, что большинству наших соотечественников было недоступно.
У отца периодически возникали какие-то проблемы в бизнесе, но нас все это не касалось, мы росли, если можно так выразиться, в неком отделенном от внешней действительности счастливом мирке, где у нас было все, что мы только можем пожелать, плюс идеальная, красивая и справедливая мама и взрывной, веселый, любящий папа.
