Сорал тут же принялся делать пометки в блокноте, изредка внимательно поглядывая на Софию. Подробно записав ее распоряжения, он поднял глаза и спросил осторожно:
– Мадам София, если у вас есть основания опасаться нападения на фирму или на вас лично, может быть, будет целесообразно приставить к вам охрану?
– Мистер Сорал, – бросила София, – вы будете давать мне советы или выполнять мои распоряжения? Мне казалось, вы решили доказать, что соответствуете занимаемой должности.
– Прошу прощения, – стушевался Кадир.
Она шагнула ближе к начальнику службы безопасности, скрестила руки на груди, и в глазах его увидела мелькнувший на мгновение некий отблеск уважительного страха.
– И последнее, – негромко распорядилась она.
Сорал невольно сделал шаг назад. Должно быть, находиться так близко от включившейся в режим боевых действий начальницы ему было некомфортно. София на мгновение задумалась: чем же таким сейчас веяло от нее, что опытный охранник так откровенно спасовал? Силой? Мощью? Или, может, могильным холодом?
– Мне нужна арендованная квартира по определенному адресу. Район Нишанташи. Улицу и дом я укажу. Надеюсь, вы понимаете, что и квартиру, и бинокль и прочее, заявленное в списке, брать нужно на фальшивый паспорт. Лучше иностранный. Датский, шведский и так далее.
Сорал черкнул еще пару строк в блокноте и отрапортовал:
– Понял вас. Это все или будут еще какие-то распоряжения?
– Пока все, – кивнула София. – Можете быть свободны. К пяти часам жду вас с отчетом о проделанной работе.
Вечером того же дня, входя в резиденцию, некогда построенную ее отцом, где за эти несколько часов не осталось ни следа от Алины, София не чувствовала ни радости от успешно претворенных в жизнь первых пунктов плана, ни предвкушения от того, что скоро перейдет к исполнению следующих его разделов. Внутри разливалось лишь какое-то холодное удовлетворение, сознание того, что все развивается именно так, как должно.
Она прошлась по уютной гостиной, в которой в последние годы бывала только гостем, провела пальцами по бархатистой обивке кресел. Все здесь еще дышало памятью о женщине, которая некогда жила тут, любовно обставляла свой дом, придавала ему так нравящуюся ей атмосферу мягкости, покоя, томной неспешной неги. Нужно будет распорядиться выбросить отсюда всю эту плюшевую дрянь, отстраненно размышляла София, прикасаясь к занавесям, разглядывая расставленные на каминной полке безделушки. Алина очевидно не взяла отсюда ничего – то ли не успела, то ли ловкие крючкотворы убедили ее, что и на всю эту бытовую мелочь она тоже не имеет никакого права. Тем лучше. Сгрести все разом в кузов грузовика и вывезти на помойку. Дом этот она полностью перекроит на свой лад. Или продаст. Еще не решила. А может, со всем его содержимым презентует Кайя – за верную службу. Тоже неплохой вариант.
София поднялась на второй этаж, зашла в хозяйскую спальню, из нее – в ванную. И тут же увидела то, что, должно быть, не заметили адвокаты, наверняка осматривавшие дом после выезда из него предыдущей хозяйки. Поперек огромного зеркала шла криво нацарапанная алая надпись: «Сдохни, тварь!» София, усмехнувшись, подошла ближе и потрогала буквы пальцем. Алина написала помадой – как же это похоже на нее, маленькую, слабую, импульсивную, стареющую девочку.
Сдохни… Увы, Алина, придется тебя разочаровать. Кто-то в этой истории непременно сдохнет, только не она.
София вышла из ванной и выбралась на балкон, опоясывающий весь второй этаж дома. На Стамбул опустилась уже по-осеннему прохладная ночь, и где-то там, за окружавшими резиденцию Савиновых высокими деревьями, возвращались по домам люди, засыпали в гаражах машины, и лишь баржи продолжали все так же плавно и мерно двигаться по широкому Босфору. Где-то там и Беркант погружался в пропитанной гашишным маревом сон для того, чтобы в предрассветный час проснуться с колотящимся сердцем от очередного кошмара. Он ведь больше всего на свете боялся этого предрассветного часа, София об этом не забыла.
Губы ее тронула медленная, жестокая улыбка. А сердце впервые за этот день болезненно сжалось в груди. Тетрадь в кожаном переплете Карл вернул ей перед выпиской. Но писать в нее что-то теперь, когда она побывала в чужих руках, не представлялось возможным. И София, привыкшая за последние месяцы вести безмолвные монологи, заговорила беззвучно, глядя расширенными глазами в черное, усыпанное мириадами серебряных звезд небо:
Я никогда раньше не задумывалась, что должен испытывать тот, кто вынужден выступать в роли палача. Принято считать, что этот человек не чувствует ничего, он априори плохой, безжалостный и беспощадный. Его следует ненавидеть. С ним следует бороться и желательно поверг-нуть и наказать как основную точку зла и невозврата.
Так и я считала раньше, Борис! Я ошиблась… Знаешь, в какой-то мере я даже благодарна Берканту. Наверное, это прозвучит странно, но до тридцати пяти лет я все же была слегка инфантильна. Да, в моей душе не было страха. Но вместе с тем в ней жила неутомимая надежда, придававшая мне силы и бодрость, которыми я так самонадеянно гордилась. Надежда на то, что не все потеряно, что самое главное еще можно вернуть, спасти и хотя бы на миг почувствовать себя счастливой. Беркант отнял у меня эту надежду, я окончательно стала взрослой, и больше ничто уже не удерживает меня от того, чтобы испытать, что же чувствует палач, заносящий топор над головой жертвы.
Борис… Мне предстоит казнить того, кого я люблю, люблю бесконечно. Люблю до такой степени, что помиловать его стало невозможным для меня. Я никогда не смогу передать ту степень отчаяния, которая охватывает меня, когда я разрабатываю детали его казни. Мое тело до сих пор помнит его. Желает его и заранее скорбит о нем, и мой разум никак не может согласиться с тем, что он – такой как он есть – перестанет существовать.
Мне страшно осуществить задуманное, и, наверное, я до последнего надеюсь, что случится что-нибудь, что вынудит меня поменять свои планы. Но оно не случается…
И спокойный холодный голос в моей голове требует, чтобы Беркант умер. Ведь это был его выбор, его осознанный выбор. Он сам его сделал. Карл объяснил мне это. И теперь дело остается за малым – привести приговор в исполнение, дать ему то, чего он добивался.
Борис, поверь, нет существа несчастнее, чем палач, который все еще испытывает эмпатию к своей жертве и в полной мере ощущает ее боль и страх перед наказанием.
Мне ведь так и не удалось заставить себя не чувствовать ничего.
Правда, я не смогла простить Берканта, но и себя простить я тоже не смогла.
2
«Больная, издерганная тень самого себя, расскажи мне, кого же ты так боишься? А ты боишься, я знаю. Хоть и продолжаешь вопреки ужасу вести свои жалкие недостойные мужчины игры. Ты, как тать в ночи, крадешься домой, таща за собой очередную пьяненькую поклонницу, и шарахаешься от каждого звука, вздрагиваешь от любого шороха.
