– Он прочтет над тобой суру Ясин, – внушала мать, – и тогда шайтан выйдет из тебя и не станет больше мучить. И ты заживешь светло и праведно.
Впустив Берканта в комнату, ничуть не напоминающую по виду некое мистическое святилище, скорее обычный кабинет, мулла, окинув его тяжелым, определенно осуждающим взглядом, кивнул на аккуратно застеленную койку в углу. У Берканта не было никакого желания укладываться на нее и позволять проводить над собой какой-то дикий обряд, но он рассудил, что это единственный способ успокоить разошедшуюся не на шутку мамашу.
Дождавшись, пока он уляжется, мулла накрыл его зеленой простыней с головой. Лишившись возможности видеть, что происходит, Беркант тревожно заерзал. Ко всему прочему под тряпкой было невыносимо душно. Мулла раскуривал над ним какие-то благовония, от которых по комнате струился пахучий дым, кажется, ходил вдоль кровати, а затем вдруг начал читать звучным баритоном:
– Узу билляхи минашшайтаани рраджим. Бисмилляхи ррахмаани ррахим.
Суру Ясин Беркант неоднократно слышал, когда бывал на чьих-нибудь похоронах. Но набожным человеком он никогда не был, вообще считал, что в душе он буддист. Даже присутствовал на обряде сжигания мертвых тел, когда был с Саадет на Тибете. Знал бы суровый мулла об этих его духовных поисках…
И все же монотонные напевные звуки как-то убаюкивали, умиротворяли. Он почти «поплыл», расслабившись и забыв на миг о свалившихся на него невзгодах, когда его внезапно больно ткнули палкой в область солнечного сплетения.
Беркант заорал от неожиданности, дернувшись на своем узком ложе, и тут же получил новый удар – на этот раз по пяткам. И еще, и еще. Мулла, не жалея сил, лупил его, очевидно желая, чтобы шайтан испугался и покинул облюбованное тело.
Да что же это такое? Что за безумие? Во что превратилась его жизнь? Просто уму непостижимо! Он, талантливый человек, известный актер, любимец публики, вечное искушение для женщин любого возраста и сословия, лежит в какой-то конуре под зеленой тряпкой и терпит побои. За что? Он ведь даже не гей!
– Хватит! – рявкнул Беркант, подскочил на койке, содрал с себя зеленое покрывало и бросился к двери.
Мулла грозно взглянул на него и попытался преградить путь. Но Беркант, обезумевший от боли и ужаса перед абсурдом, которым обернулась его жизнь, сумел проскочить мимо. Люди в приемной, увидев его, ворвавшегося сюда, дико вращая глазами, повскакали со своих мест, зашумели. Мать в отчаянии прижала руки к груди:
– Сыночек! Неужели тебе не стало лучше?
Он же, не говоря ни слова, не отвечая ей, вылетел из дома и поспешно зашагал прочь.
* * *
С проблемой, однако, нужно было что-то делать – и делать срочно. Журналисты не унимались, все новые и новые статьи о гомосексуализме актера Бреговича появлялись день ото дня. Какие-то мутные типы, которых Беркант и в глаза не видел, давали якобы откровенные интервью о том, что крутили с ним головокружительные романы. Поклонницы бились в истерике. Одни вопили, что быть такого не может, требовали прекратить травлю прекрасного артиста. Другие же возмущались: как так, значит, он все эти годы нам врал? И публично отрекались от своего кумира.
Беркант вздрагивал от каждого телефонного звонка, с ужасом косился на очередной высветившийся на экране мобильного незнакомый номер. Наверняка это опять журналисты, требующие хоть раз в жизни сказать правду. Какую правду, они что там все, с ума посходили? Да никогда он не был голубым! Но кому это теперь докажешь…
Газетчики проводили якобы независимые расследования, сличали номер его телефона – кстати, тоже не подлинный – с номерами, опубликованными на сайтах гей-знакомств. Берканта от всего этого охватывала паника. Он честно пытался не читать новые скандальные статейки, не подходить к ноутбуку вообще – заодно не открывать писем от своего психованного сталкера. Но спрятаться от шумихи не удавалось, она была повсюду.
Затравленный, измученный, потерявший сон, он боялся лишний раз выйти из дома, чтобы снова не столкнуться с ревущей толпой, и лихорадочно соображал, что же такое сделать, чтобы все исправить. Ну не давать же разоблачительные интервью, в самом деле! Они только глубже его закопают. Читатели скажут – оправдывается, значит, есть за что.
Мысль осенила его как-то вечером, когда он уже привычно бесцельно слонялся по квартире, боясь включать телевизор, залезать в Интернет и подходить к окну. Не нужно ничего говорить, нужно действовать. Так сказать, поступками доказать, что никакой он не гей. Пускай все увидят, пускай называют его ветреником, разбивателем женских сердец, но только прекратят сомневаться в его мужественности и неотразимости для слабого пола.
Приняв решение, он даже ощутил некоторое облегчение. План действий был разработан – это означало, что заточение в квартире и дикое шараханье от телефонных звонков и странных шорохов закончено.
Беркант метнулся в ванную, из зеркала на него глянул похудевший осунувшийся чудик с запавшими, лихорадочно блестящими глазами и колючей щетиной на подбородке. Нет, так не пойдет. Нужно срочно вернуть былой шарм.
Беркант чисто выбрился, придирчиво потрогал мешки под глазами, но решил, что компенсирует их наличие беззаботной улыбкой. Подумаешь, выглядит устало. Это только потому, что он много работает и посещает светские мероприятия. Живет на полную катушку! И на маразматическую журналистскую возню ему обращать внимания некогда.
Выскочив из ванной в спальню, он распахнул шкаф и принялся сдирать с вешалок одежду. Прикладывал к себе одни брюки, тут же забраковывал их, доставал другие. Груда отвергнутых нарядов на полу росла. В конце концов Беркант остановился на бирюзовой рубашке, выгодно оттенявшей его аквамариновые глаза, и черных джинсах, придававших ему брутальности. Слишком уж лощеный образ лепить не стоило – в свете курсировавших вокруг него слухов. Пускай он сегодня вечером будет немного усталым богемным мачо.
Огромной толпы возле дома не оказалось, но парочка папарацци по-прежнему дежурила. Беркант нарочно помедлил, садясь в такси. Пускай снимут его со всех ракурсов, через пару часов он вернется – и предоставит им еще больше пищи для измышлений.
В «Гетто» было, как всегда, шумно и весело. Непрекращающийся праздник жизни. Беркант, конечно, не мог не заметить, как любопытно косились на него завсегдатаи, но усилием воли заставил себя держаться как обычно – улыбаться направо и налево, сыпать остротами, вливать в себя новые и новые дозы алкоголя, танцевать, в общем, всеми силами изображать баловня судьбы.
– Ты как вообще? – спросил вынырнувший откуда-то из клубной сутолоки Серкан, на всякий случай стараясь держаться от Берканта на приличном расстоянии.
Боялся, наверное, что кто-то щелкнет их рядом и заявит, что вот оно – неоспоримое доказательство их любовной связи.
– Лучше всех, – ответствовал тот, салютуя ему стаканом.
– А что это про тебя писали… – начал Серкан, но Беркант перебил его:
– Да мало ли что этим журналюгам в головы придет. Может, баба какая на меня обиделась и решила отомстить. Не парься, брат. Пишут – это хорошо, что бы ни писали. Хуже, когда не пишут.
