Вслед за этим возникает вторая, встречная волна молодежного движения, более известного как «вольнонемецкая молодежь». Апогей этого движения приходится на октябрь 1913 года, когда состоялся его общий слет. Прошлые «паханты» относятся к «вольно-немцам» как к предателям идеалов «Перелетных птиц». Подобные обвинения последовали потому, что «вольно-немцы» якобы допустили вторжение в молодежную жизнь взрослых — прежде всего педагогов и поборников доктрины всеобщего преобразования жизни, которые планировали вылечить общество через созданный молодежью самостоятельный мир. В «вольно-немецкой молодежи» можно было увидеть попытку создания нового проекта, обладавшего заметным интеллектуальным потенциалом. На слете 1913 года была озвучена формула, которую можно было бы положить в основу идеального общества: «Вольно-немецкая молодежь хочет определять собственную жизнь внутренней правдой, исходя из собственного призвания и под свою ответственность».
Если же говорить о «Перелетных птицах», то они могли противопоставить «вольно-немецкой молодежи» всего лишь побуждение, но не организованную структуру. Однако оба течения, одно с ярко выраженным отчуждением и спонтанной романтикой, другое — с духовными рецептами возможного Возрождения — всё-таки принадлежат к периферии «немецкого движения». Однако оба эти течения оказали воздействие на реальность, так как в годы Веймарской республики почти все представители консервативнореволюционных группировок были выходцами из довоенного молодежного движения. Война наносит глубокую рану: руководители и «Перелетных птиц», и «вольно-немецкой молодежи» проливают кровь на фронтах, и те, кто всё-таки остался жив, вернулись назад уже преображенными. Сразу же после окончания войны «вольно-немецкая молодежь» переживает очередной взлёт. Однако её второй съезд, состоявшийся в 1923 году, фактически означает конец этого движения. Новая молодежь отличается от «вольно-немцев» в той же степени, как «вольно-немцы» в своё время отличались от «Перелетных птиц».
Таково было положение, которое лагерь «Консервативной революции» занимал накануне Первой мировой войны. Партии, которые именуют себя консервативными, не были в состоянии прочувствовать, насколько глубоко они проникнуты духом презираемого ими либерального XIX столетия. Их «консерватизм» сведен к реакционной сосредоточенности на пустых формах прошлого. Движения, выступающие за «реформы справа», христианские-социалы Штёкера, пангерманисты, партии Шёнерера и Люгера отличаются друг от друга лишь в незначительных деталях. Только единичные и одинокие мыслители осознают, что консерватизм — это вовсе не бессмысленное цепляние за «статус кво». Кроме них на арене есть только два находящихся вне времени странноватых движения, требования которых не касаются внешнего обустройства. Фёлькише с их утопическим стремлением повернуть время вспять и остановить произошедшее много веков назад расовое и национальное смешение. И молодежное движение с их требованием освободиться от фальшивых установок и правом юношества развиваться по собственным законам. Эти два течения и немногие одинокие мыслители стали источниками, в которых «немецкое движение» черпало силы после 1918 года.
2.3. Война
Мы уже говорили, что всё то, что позже произошло в Германии, надо анализировать, принимая Ницше как точку отсчета. Но кроме него было ещё кое-что, что имело для идей «Консервативной революции» решающее значение: Первая мировая война. В отношении последующих десятилетий для Германии непреложной была максима: война — мать всех вещей. Мировая война 1914-1918 годов вызвала к жизни «немецкое восстание», до сих пор непрерывно потрясающее Западную Европу. Война стала мерилом всего, именно она создала установки, кардинально разведя позиции разных политических лагерей.
«Немецкого движения» это касается в особенности. Эрнст Юнгер как-то произнес слова, ставшие лозунгом целого поколения: «Война — это наш отец, она породила нас в раскаленных траншеях как новое поколение... Эта молодежь в самом страшном месте мира добилась осознания того, что более невозможно следовать по старому пути и надо искать новый». Есть рисунок, сделанный выходцем из молодежного движения, графиком Паулем Вебером. На переднем плане изображена группа марширующей бюндише молодежи, а за ней неотчетливо видны шествующие в том же самом направлении павшие фронтовики. Это было символом всего «немецкого движения» послевоенного периода. Одним из основополагающих консервативных воззрений является представление о том, что мертвые причастны к настоящему дню, равно как еще не рожденные
люди. В первую очередь это касается павших на войнах; став незримо присутствующими мучениками, они превращаются в образцы для поведения и поступков.
Сложно описать, что Первая мировая война значила для «немецкого движения». Уже с высоты нынешнего времени можно сказать, что военные переживания прошли три фазы. Опять же немаловажным является то, воспринимает ли человек войну из окопа или из тыла: от этого зависит острота восприятия с ним происходящего. В первые недели немецкое общество пребывало в состоянии опьянения от начала боевых действий, в конце войны оказалось в аналогичном состоянии от нежданного поражения. Однако самые глубокие переживания приходятся на военные будни, вполне трезвые и однообразные годы фронтовой жизни.
Начало войны летом 1914 года воспринималось как пламя газовой горелки, которое переплавляло партийные противоречия, устраняло классовые барьеры, нивелировало различия вероисповеданий и ландшафтов, делая ощутимыми ожидаемые единство и целостность народа, о которых государство эпохи правления Вильгельма II могло только мечтать. Этому пьянящему порыву поддались даже самые трезвые и скептические наблюдатели, к числу которых можно отнести Томаса Манна. В сентябре 1914 года он записал: «Если мы вспомним самое начало, едва ли можно забыть первые дни, когда более не было необходимости цепляться за старое! Мы не поверили в войну, нашего политического чутья не хватило, чтобы постигнуть неизбежность европейской катастрофы. Мы были нравственными существами и как таковые мы видели, что это испытание или что-то большее; то, что мы ожидали с таким нетерпением; в глубине души мы чувствовали, что больше мир не может продолжаться... Это было неведомым, ранее никогда не испытанным чувством, мощнейшим и восторженным единением нации, готовностью к самым серьезным испытаниям. Это была готовность и радикальная решительность, каких ещё не знала до этого момента история».
Таким образом, война должна была стать чистилищем, способным избавить от всей фальши и половинчатости вильгельмовской империи. Томас Манн писал: «Война! Это было очищение и высвобождение, как мы это чувствовали, а еще огромная надежда. Поэты говорили только об этом, только об этом. Что такое империя? Что такое торговое господство? Что такое победа, в конце концов? ... То, что воодушевляло поэтов. Война сама по себе была испытанием, нравственной необходимостью». Подобные переживания, испытываемые молодыми добровольцами, становятся частью символичного боя при Лангмарке, в котором они понесли большие потери. Об этом сражении в оперативных сводках верховного командования от 11 ноября 1914 года лаконично сообщалось: «К западу от Ланге-марка молодые полки с пением «Германия превыше всего» прорвали первую линию обороны противника и захватили его позиции».
