Потому так велико было изумление и еще больше негодование, когда в начале марта стало известно, что Наполеон, после того как около года он с видимым смирением переносил свое изгнание, внезапно оставил остров Эльба, чтобы вернуться в большую политику. Так начались знаменитые «Сто дней». Наши предки, однако, не могли знать о том, как в будущем будут называть их несчастья. Перед ними была перспектива возобновления войны, которая, если фортуна вновь окажется благосклонной к Наполеону, могла принести ему союзников и продолжаться бесконечно. Всего три года назад Наполеон был хозяином Европы, его слава была огромна, и вряд ли даже одно его имя могло быть произнесено без страха и веры в то, что невозможное для других возможно для него. Вена внезапно изменилась. Люди собирались группами на улицах, ожидая новостей и обсуждая слухи. «Каковы намерения Наполеона? спрашивали они друг друга. — Какие шаги предпринимают власти?»
Герцог Веллингтон был первым, кто узнал в Вене эту новость, она пришла из Флоренции в письме от лорда Бергерша, где говорилось, что Наполеон отплыл с Эльбы в неизвестном направлении. Австрийский министр Меттерних в то же самое время получил похожее сообщение от австрийского генерального консула в Генуе. В нем было написано следующее:
«Английский уполномоченный Кэмпбелл только что вошел в гавань. Он запрашивал, видел ли кто-либо Наполеона в Генуе
[11], имея в виду тот факт, что он исчез с острова Эльба. Получив отрицательный ответ, английский фрегат без промедления ушел в море».
Меттерних в своих мемуарах пишет, что он распечатал это письмо из Генуи рано утром 7 марта и поспешил с ним к императору Францу. Франц немедленно послал его к русскому царю и королю Пруссии с сообщением о том, что он, Франц, готов приказать своей армии идти обратно во Францию. Меттерних пишет:
«В пятнадцать минут девятого я был у императора Александра, который отослал меня с теми же словами, что и император Франц. В половине девятого я получил точно такое же заявление от короля Фридриха Вильгельма III. В девять часов я снова был дома, куда я попросил приехать на встречу со мной фельдмаршала князя Шварценберга. В десять часов по моей просьбе прибыли министры четырех стран
[12]. В этот час адъютанты уже спешили во всех направлениях с приказами остановиться армиям, которые возвращались домой».
Так война была начата менее чем за час.
Талейран был также приглашен принять участие в собрании четырех министров, о котором говорилось выше, и он прибыл первым. Если кто-то в Европе и хотел узнать, что скажет Наполеон, прежде чем добить его, то Меттерних и Талейран были не из их числа. Оба давно его ненавидели и трудились на ниве дипломатии Конгресса слишком усердно и слишком успешно, чтобы не прийти в бешенство, завидя угрозу того, что их работа не будет закончена. Меттерних был настроен более пессимистично, чем Талейран, который не думал, что Наполеон рискнет высадиться во Франции, где по пути на Эльбу прошлой весной его так проклинали в южных департаментах. «Он высадится где-нибудь на итальянском побережье, — говорил Талейран, — а затем бросится в Швейцарию».
«Он пойдет прямо на Париж», — отвечал Меттерних.
Идея о том, чтобы сделать Наполеона правителем Эльбы, принадлежала Александру
[13]. Меттерних был вынужден с этим согласиться ввиду огромной власти царя, хотя и возражал, что это очень опасно. Царь отвечал, что Наполеон согласился отныне держаться в стороне от событий на континенте, и было бы оскорбительно подвергнуть сомнению слово солдата и монарха. Царь действовал в соответствии с кодексом ведения войны XVIII века, но Меттерних не доверял Наполеону, своим успехом во многом обязанному возможностям, которые этот кодекс доставил ему в первенстве над другими. Он сказал царю, что подпишет договор, предоставляющий Наполеону королевство, но предупредил, что это менее чем через два года снова приведет союзников на поле битвы.
Герцог Веллингтон также полагал, что Наполеон пойдет на Париж, и новости, поступившие за последние день-два, показывали, что они с Меттернихом были правы. Наполеон высадился на побережье Франции недалеко от Канн с собственной маленькой армией в количестве около 1100 человек. В этом районе все было тихо, в Каннах были закуплены мулы, лошади и запас продовольствия, и Наполеон со своими последователями отправился на север, предположительно в направлении столицы. Они высадились на берег 1 марта и в полночь отправились по горной дороге в Гренобль.
Новость стала известна по тем временам невероятно быстро. Она достигла Марселя 3 марта и Лиона — к утру 5 марта. Переданная оттуда в Париж посредством ручной сигнализации
[14], она достигла столицы в течение дня. Людовик XVIII, больше потрясенный, нежели встревоженный, сперва немного растерялся, не зная, что предпринять. Он понимал, что население нужно удерживать в неведении как можно дольше, чтобы избежать волнений, и, помимо нескольких министров и членов королевской семьи, никто не был поставлен в известность о случившемся.
Полагая, что с начала своего правления он делал для Франции все, что мог, король вообразил, будто подавляющее большинство подданных поддержат его, несмотря на трудности и беспорядки. Он правил в соответствии с конституцией и даровал стране мир и свободу. Его правительство столкнулось с обычными проблемами побежденной страны, Франция была напугана и дезорганизована при огромной нехватке средств. Мирный договор вызвал всеобщее недовольство, хотя союзники проявили щедрость по отношению к стране, сдавшейся им на милость. Франция получила те границы, которые имела до Наполеона в 1792 году, но потеря Бельгии и левого берега Рейна ощущалась болезненно и вызывала досаду. Более того, еще жива была старая революционная вражда, роялисты, вернувшись к власти, часто проявляли несговорчивость, обидчивость и мстительность, хотя в этом они не были похожи на своего короля, который был человеком умеренным и в высшей степени терпеливым. Однако они нашли полное одобрение у графа д'Артуа, брата короля, и других реакционных принцев правящего дома
[15]. В основном вернувшихся эмигрантов ненавидели, страна была разделена на группировки, всегда готовые навредить друг другу. Помимо всего прочего, армия была недовольна, и в среде офицеров-бонапартистов то и дело возникали различные заговоры с целью свержения режима. Но король полагал, что все эти трудности не вечны и страна со временем успокоится. Что большее мог дать Франции парламент, чем он, даровавший ей Хартию
[16]? Бонапартистам и якобинцам было позволено занимать важные государственные должности
[17], префекты и судьи империи исполняли свои обязанности, было гарантировано сохранение послереволюционного землеуправления, люди могли жить в безопасности, не страшась судебного произвола. Какую альтернативу мог предложить Наполеон? Смог ли бы он сделать больше? Король и его окружение поначалу не могли поверить, что предыдущий император окажется следующим, но они сознавали опасность ситуации и необходимость принятия экстренных мер.
