– Почему вы к нам не заходите? – спросила Леся, кокетничая.
– Работа, знаете, работа… – по лицу Акчурина было видно, что визиты к Мешакиным не доставляли ему особого удовольствия. – Вы здесь одна?
– С дочерью. Сейчас увидите, как выросла Анфиса, какая стала красавица. На английском языке, как птичка, щебечет. – Поискав глазами дочь, Леся спросила у проходившей мимо Надежды: – Где Анфиса?
Надежда открыла дверь и вошла в примерочную комнату. Анфиса была там.
– Тебя хочет видеть твоя мама. Выйди в гостиную.
Анфиса неистово замотала головой, скинула платье и выхватила из рук Надежды костюм:
– Скажите, что я голая!
Надежда выглянула в гостиную:
– Анфиса уже переодевается…
Когда пришел Соколов, девушка уже была готова к примерке.
Вернувшись в гостиную, Надежда снова увидела Акчурина и Мешакину. Женское чутье подсказало: у них были интимные отношения, которые прекратил Акчурин. Мешакина была навязчивой и чрезмерно заинтересованной.
Надежда позвонила Анастасу Зеноновичу, сообщила, что его ожидает Акчурин, и удалилась в свой кабинет, предоставив бывшим любовникам возможность вдоволь наговориться.
До конца дня Надежда работала над эскизами. В семь вечера к ней заглянула Ираида Самсоновна и напомнила, что пора уходить домой. Они спустились в гостиную и направились к выходу. Взглянув на простенок между окнами, Надежда остановилась. У нее вырвалось:
– Мама!
Ираида Самсоновна проследила за взглядом дочери и встала как вкопанная.
Они обе смотрели на пустую золоченую раму, в которой не было портрета Грушеньки Зотовой.
Глава 17
1863 год
Москва, Замоскворечье
Выйдя из буфета, Семен Порфирьевич Зотов почувствовал неладное. Со стороны бальной залы через галерею теперь доносились совсем другие шумы: крики ужаса и гул набирающего силу пожара. Он бросился к галерее. Через мгновение оттуда хлынула неудержимая людская волна и увлекла его за собой.
Напуганные женщины кричали:
– Боже мой!
– Спасите!
– Пожар!
Высокий тучный господин врезался в Зотова и сбил его с ног. По лицу, груди и по всему телу Семена Порфирьевича затопали ноги, но он все же поднялся. Преодолевая безудержный напор людского потока, Зотов двинулся вдоль стены к бальной зале, где оставил дочь и жену.
Его опять сбили с ног, но он снова поднялся. У каждого из бегущих, некогда воспитанных и любезных людей, теперь была только одна личная цель: спасти от смерти себя и своих близких.
Вскоре Зотов увидел огонь, и его охватил ужас. Страх за дочь и жену заставил закричать:
– Груша! Каленька
[13]! Где вы?!
Вокруг него раздавались такие же крики тех, кто ничего не знал о судьбе своих близких:
– Маша!
– Коленька!
– Федор Милентьевич, где вы?!
Между тем людской поток ни на минуту не прекращал своего движения, и если кто-то из бегущих людей, будь то мужчина или женщина, падал, его мгновенно затаптывали. Вскоре на этом месте рождался живой бурун из человеческих тел.
В минуту наибольшего отчаяния Семен Порфирьевич почувствовал, что кто-то схватил его за шиворот и потащил в противоположную сторону. Над его ухом прозвучал пронзительный крик:
– С ума вы сошли, что ли?! Там больше не осталось живых! Так не губите же и вы свою жизнь!
Это был здоровяк-офицер, который бесцеремонно тащил его за собой. Лавина движущихся тел подхватила Зотова и понесла к спасительному выходу. Офицер отцепился, и Зотов больше его не видел.
Темные улицы заснеженной Москвы были безлюдны. Редкий прохожий, торопясь, перебегал мостовую, устремляясь домой, к теплому очагу.
В этот ночной час улица вблизи дворца княгини Закревской наполнилась тревожными криками, звоном пожарных колоколов и топотом мчащихся лошадей.
Вывалившие из дворца лакеи отворяли чугунные ворота, ведущие в парк. Мимо них к горящему павильону неудержимой лавиной неслись конные обозы пожарных.
Впереди обоза скакал всадник, возвещая пронзительным звуком трубы прибытие огнеборцев. За скачком
[14] через ворота пронеслись сани брандмейстера с сидящим на высоких козлах фурманом
[15]. Следом прогромыхала повозка, в которой сидела команда бородатых топорников.
В заснеженный парк одни за другими прибывали сани с водяными бочками, трубами, баграми и лестницами. Пожарники рассыпались по неутоптанному снегу. На лезвиях топоров и их медных касках играли зловещие отблески пламени. Они был в форменных полукафтанах и перепоясаны портупеями.
К моменту прибытия бойцов огонь уже вырывался через разбитые окна на улицу. Из окон выпрыгивали обгоревшие люди и, падая с большой высоты, разбивались о замерзшую землю. Их оттаскивали, но все они по большей части были мертвы. Везло только тем, кто приземлялся на трупы – у них оставался шанс на спасение.
Трем мужчинам, которые по водосточной трубе влезли на крышу, было не спастись. Приставленные пожарниками лестницы тут же занимались огнем. Вооруженные примитивными орудиями спасения, они не могли прекратить огонь или хотя бы ослабить его силу.
Брандмейстер выпрыгнул из саней и прокричал простуженным голосом:
– Воды, сукины дети! Скорее воды!
Повозки с бочками не успели развернуться, а пожарники уже тащили заливные трубы и наставляли их на огонь.
Отовсюду неслись крики:
– Качай!
– Поберегись, оглашенные!
– Подайся назад!
Гигантский павильон полыхал языками пламени. Для всех, кто видел этот пожар, было ясно, что бальная зала княгини Закревской через считаные минуты сгорит дотла, и за тех, кто имел несчастье там оказаться, осталось только молиться.
Самоотверженные действия пожарников не принесли заметного результата. Вода, которую выливали на огонь, ничем не помогала, с шипением превращалась в пар и светлыми облачками взмывала вверх.
Теперь опасность угрожала самому дворцу княгини Закревской, и все усилия огнеборцев были обращены на его спасение.
Когда наступил финальный момент трагедии, в черное небо поднялись мириады сверкающих искр. Из павильона вырвалось гигантское облако черного дыма. Крыша рухнула, и все было кончено.
Глава 18
Легкомысленные женщины
Ираида Самсоновна отказалась звонить в полицию и заявлять о краже портрета. И сколько ни убеждала ее Надежда, стояла на своем:
