– Лев – горит.
– Тем хуже для тебя.
– Прошу тебя больше этого не касаться.
– Да мне все равно! Делай что хочешь, только потом не плачь.
– Не заплачу.
– Давай вернемся к Акчурину, иначе мы опять поругаемся.
– Открылась очень неприятная и, я бы сказала, грязная история, – сказала Надежда.
– Нас это как-то касается? – обеспокоенно поинтересовалась Ираида Самсоновна.
– Некоторым образом.
– Давай говори.
– Акчурин – отец ребенка Анфисы Мешакиной.
– Да нет… – Ираида Самсоновна удивленно уставилась на дочь. – Он – друг семьи.
Надежда уточнила:
– Милый друг.
– По Мопассану? – уточнила Ираида Самсоновна.
– Еще хуже.
– Боже мой!
– Акчурин соблазнил девочку, когда они отдыхали в Ницце.
– Как это гадко!
– Кроме того, он был любовником Леси.
– Я не желаю этого знать… Все это гадость и грязь…
– Акчурин узнал о родах Анфисы и решил, что является отцом этого мальчика.
– Он признался в этом Мешакину?
– Не того Акчурина знаешь. Он предпочитает действовать скрытно. Не представляю, что будет с Акчуриным, когда об этом узнает прокурор Мешакин.
– Даже подумать страшно.
– Акчурин планирует отобрать сына у приемных родителей.
– Этого нельзя допустить! – решительно заявила Ираида Самсоновна.
– По-видимому, у него есть методы воздействия, иначе бы он не был в этом уверен.
– Но зачем он явился к нам?
– Чтобы получить подтверждение того, что роды Анфисы – реальность. Я случайно проговорилась, что ребенок – мальчик, и он страшно обрадовался. Акчурину не дает покоя мысль, что в адвокатской конторе он все еще сын.
– Вот и пусть рожает своих! Он женат?
– Они с женой бездетны.
– Тогда он ни перед чем не остановится, – трагически прошептала Ираида Самсоновна.
– Я не знаю, что делать.
Ираида Самсоновна тронула руку дочери и с неподдельной грустью сказала:
– По вечерам я часто думаю про нас с тобой. Вспоминаю прошлое и виню себя за то, что мало уделяла тебе внимания. Прости меня, Наденька. У тебя было несчастливое, одинокое детство. Я лишила тебя отца и не стала хорошей матерью, когда он ушел. Мне казалось, что главное – одеть, обуть и выучить в институте. Теперь я так не думаю и понимаю, что упустила самое главное.
– Давай не будем об этом, мама…
– Нет, я должна тебе это сказать. Пожалуйста, дослушай. Я очень виновата перед тобой. Соседи видели тебя чаще, чем я. Ты росла одинокой девочкой в маленькой комнате большой коммунальной квартиры. Когда я вспоминаю, что могла оставить тебя одну на несколько дней, я проклинаю себя. – Ираида Самсоновна вдруг заплакала.
– Прошу тебя, мама. В конце концов, ты работала и уезжала не просто так. И потом, у меня была соседка Светлана.
Ираида Самсоновна улыбнулась сквозь слезы:
– Святая женщина. До сих пор молюсь о ней в церкви. Светлая память.
– Мне не хочется вспоминать об этом.
– Ну, хорошо, не будем. – Ираида Самсоновна вытерла платочком глаза: – У нас сегодня будут еще примерки?
– Их проведет Соколов. Он разве не говорил?
– Валентин Михайлович уже три дня со мной не разговаривает.
– Из-за Власова?
– По-видимому – да.
– И что ты собираешься делать?
– Пока не знаю. Поживем – увидим.
Надежда встала со стула:
– Пойду к себе. – Выйдя из кабинета матери, она встретила Викторию и спросила: – Вы ко мне?
– Если не заняты.
– Проходите, – Надежда открыла дверь и впустила ее в кабинет.
Виктория остановилась у входа и неуверенно сказала:
– Мне нужно вам кое-что рассказать…
– Присядем на диван, и расскажете, – Надежда уселась первой и дождалась, пока рядом с ней сядет Виктория: – Что стряслось?
– Я должна была рассказать раньше, но я не была уверена.
– В чем?
– Есть ли в этом какой-то смысл.
– Насколько я понимаю, теперь смысл появился? – ободряюще улыбнулась Надежда.
– Теперь – да, – проговорила Виктория. – Я узнала, что Шимаханского отравили в примерочной.
– Откуда вам это известно?
– Со мной говорил следователь. Он считает, что таблетки были подмешаны в кофе. – Виктория подняла на Надежду полные испуга глаза: – Но ведь его подавала я!
– Осташевский в чем-то вас обвинил?
– Пока нет.
– Так что же вы так перепугались? У вас уж точно не было причин убивать Шимаханского. Это очевидно. И пока следователь не докажет обратное, вы в безопасности.
– А как же пропавшая чашка? Он может решить, что я специально ее спрятала, чтобы никто ничего не понял.
– Если бы вы отравили Шимаханского, вы бы помыли чашку и поставили ее в буфет. Она пропала лишь потому, что кто-то не хотел оставлять следов. У этого человека не было времени мыть чашку, поэтому он или спрятал ее, или унес с собой, что менее вероятно. Такую крупную чашку легко заметить в кармане.
– Вы тоже думаете, что таблетки подсыпали во время примерки?
– Выходит, что так, – подтвердила Надежда.
– Но там не было никого, кроме Шимаханского и Тищенко.
– Мы с вами не можем этого знать наверняка.
– Но Тищенко сказал… – начала Виктория.
Надежда ее прервала:
– Не будем об этом рассуждать. Следствие разберется.
– Пока они разберутся, меня посадят в тюрьму.
– Не посадят, мы будем бороться. У нас есть Фридманович, – заверила ее Надежда и спросила: – Это все, о чем вы хотели сказать?
Виктория помотала головой:
– Нет, не все.
– Тогда поспешите, потому что мне нужно работать.
– В тот вечер, когда я готовила кофе для Шимаханского, к буфету подошел тот самый фотограф.
– Та-а-ак… – протянула Надежда.
– Он попросил томатного сока.
– А разве на фуршетном столе его не было?
– К тому времени сок закончился, но в моем холодильнике всегда есть запас.
Надежда удивилась:
– Почему Власов не обратился к официантам?
