О ее приезде он знал заранее и «с нетерпением ждал встречи». И вот итог: первый день – извини, дорогая, родители приехали; день второй – я по-быстрому, мне домой надо; день третий – опять извини, традиции такие, гости, не вырваться; четвертый день – надоело извиняться, просто не могу, уехал за город. Как там? «Быстрее приземляйся»? Приземлилась. Во всех смыслах.
Нет, по приезде домой первым делом – в океанариум. Посмотреть в глаза этой акуле. Ну не сволочь, такие гены передавать?! Хорошо хоть, кошка на помощь пришла. Вот такая биология, понимаешь…
Непонятки
Она сходила с ума от непоняток. Что она сделала не так? Почему он больше не приходит, не звонит, не пишет? Почему, пока она была в Москве, он ей писал каждый день? Это были письма, наполненные любовью. Так ей казалось. И она отвечала тем же. Просто переливала себя в эти письма. Вдыхала его письма и выдыхала свои в ответ. Это был ее ритм дыхания. Если случались перебои с письмами, она перечитывала старые, иначе наступало удушье. Приехала, чтобы вдохнуть это «обожаю и люблю» в реальности.
И все. Ничего. Вообще. Один раз пришел, смял постель и ушел. Ежедневные СМС со словом «завтра». Каждый вечер она ждала следующего утра, ведь он обещал позвонить. Для нее слово, сказанное мужчиной, было железным, но это железо оказалось с ржавчиной: вместо звонка пришло мутное письмо про «переломный момент». Правда, оно было про болезнь отца. И это хоть что-то объясняло: ему сейчас не до нее. Но внутри было – не то… И еще: впервые не прозвучало «завтра». Ждать стало нечего.
Так она не бегала давно. Такси встало в пробке, и она выскочила, чтобы было побыстрее. Надо успеть помыть голову, надеть самое элегантное платье, маленькую нить жемчуга, не забыть любимые духи и найти его, пока он на работе. Срочно, потому что так больше нельзя. Она не ела четыре дня и почти не спала, может быть, поэтому реакция была такой бурной. Через нее шел ток нежности, а заземления не было, ток бил по жилам. Она должна увидеть его – и все. Без «зачем» и «почему». Увидеть, а там видно будет. Увидеть любой ценой! Даже если для этого надо будет ждать на ступенях его офиса всю ночь. Она не уйдет, не поговорив.
Что она хотела услышать от него? Конечно, что это все – чудовищное недоразумение, что просто все навалилось, что завтра все будет иначе. Но понимала, что не услышит. Пока ждала, в голове прокручивала варианты: совсем плохо с отцом? Не хочет дальнейших страданий от расставания? Да мало ли что еще…
Не было только одной версии: к нему вернулась жена, а с ней он просто «дружил». И все его письма – это обыкновенные позывные дружбы. Она смотрела на него, как на чудо света. Впрочем, он на нее так же. Искренне не понимал или делал вид. Вершиной было: «Какие у тебя ко мне претензии?» У него налаживаются отношения с женой, он очень этим дорожит. И, видимо, не он хозяин положения. Решать будет не он. Поэтому главное сейчас – не проштрафиться. Поздно вернуться? Ни-ни.
Он встретил в аэропорту – по-дружески. Потом сообразил, что в постели теплее, комфортнее дружить, чем на улице. А дальше как честный человек хотел сказать, что продолжения не будет, но как-то неловко стало. Проще было расстаться, назначив встречу на завтра. Он знал, что на эту встречу не придет. Каждый раз, говоря «завтра», он знал, что вместо встречи будет новое послание с описанием непреодолимых обстоятельств. Ей становилось легче с каждым его словом. Боль уходила, подступала брезгливость.
Я его придумала. Приписала ему ум, честь, мужество, потому что средний род легко обрядить во что угодно. Есть мужчины и женщины, а он – средний род. Единственное, что жалко: Тбилиси – красивый город, Грузия – достойная страна, но для меня это душевный Чернобыль. Я сюда больше не приеду. Потому что для меня Грузия – это он. Впрочем, я ему об этом писала.
Примирение
С утра она еще кипела и страдала. Не хочу его видеть! Урод и трус! Сумасшедший! Она знала эти фазы: сначала цунами жалости к себе – потом терапевтическая агрессия. А потом жизнь как-то сама подставила плечо. Плечо было мягкое, уютное, округлое. И принадлежало психологу, с которой случайно познакомилась еще в прошлый приезд. Вообще-то всегда относилась к психологам с иронией, считала их дармоедами, но, кажется, это было исключение. Ей объяснили ситуацию. Это не Россия, здесь нет той цельности чувств и скупости слов, к которым она привыкла. Здесь действительно Восток, где сладкие слова мало что значат, речи и поступки живут отдельно, а семья является самоценностью: не важно какая, но она должна быть.
Ей стало стыдно. Ведь она сильнее, счастливее его. У нее дома мир и покой. Что она хотела? Искупавшись в любви, вернуться в крепкий дом, а ему остаться в своем одиночестве, стыдясь знакомых, что не растит собственных детей? Конечно, он должен был ей все сказать. Но у него не хватило духу. Он – слабый. Другу бы он сказал. Какая проблема – сказать другу, что вернулась жена? А ей не смог. И это лучший ответ на вопрос, кем она была для него. Нет, не просто другом. Или не только другом.
У него нет той витальности, той энергии, которая позволяет жить в нескольких измерениях. Он не потянет. Как это у психологов называется? «Трубное сознание». Это когда у человека нет периферийного зрения, и он смотрит на мир, как через трубу, и видит только то, на что в данный момент эта труба направлена. Он видит сейчас лишь свои проблемы, которые, навалившись скопом, высосали его. Ей просто ничего не осталось. Он – как пересохший колодец, а она гневно гремит своим ведром и требует воды. А нету!
И потом, в этой ситуации я осталась в плюсе, а он – в минусе. Ему захочется моих писем, сильно, до слез. Он нуждается в них, ему нужна я. Как кто? Неважно, он и сам не знает. И он ничего не может поделать, понимая, что теряет меня. Ему сейчас плохо. А мне? Тоже. Очень. Но я переживу, боль отпустит. Зато я любила. Разве мало? И чем больнее, тем больше буду ценить мужа за то, что он – реальный мужик с кучей недостатков, но в их числе нет трусости и вранья. Теперь я поняла, как это много.
Потом – визит к парикмахеру. Она вообще очень любила, когда трогают волосы, – так проявлялась ее кошачесть. Красавец парикмахер ее узнал. Это было приятно. Долго отрабатывал свой весьма нехилый, даже по московским меркам, гонорар. И когда она вышла на улицу, посмотрела в стекла витрин, то увидела не ту серую и несчастную женщину, что сползала в лифте на завтрак, а красивую и моложавую даму. Все, кошка приземлилась на четыре лапы.
Она пошла к нему. Если бы кто-то утром сказал ей, что это случится, – не поверила бы. Она шла не просить объяснений, как вчера, а простить, проститься, поддержать. Это было как дуновенье свежего ветра в душе. Полная уверенность, что поступает правильно. И делает это для себя, потому что вынашивать обиду сродни самоубийству, потому что он не совершит это вместо нее, как бы ему ни хотелось, – не посмеет, не хватит духу. Он милый, добрый, но слабый человек.
То, что она увидела, было страшно и стыдно: несчастный и трусливый мужчина, готовый сжаться от каждого взгляда. Он очень хочет иметь семью и боится всего, что может спровоцировать ревность жены. Какие уж тут прогулки по Тбилиси, где все друг друга знают? Когда он сказал, что дочь проверяет его телефон на предмет «чистоты помыслов», ей стало неловко за него. Хорошо хоть, в угол не ставят. Ему стыдно сознаться, что у него идет «испытательный срок». Что бы он ни говорил про ценность семьи, он не идиот, чтобы не понимать своего положения.
