Она молилась, чтобы встреча сорвалась. И бронировала столик в кафе.
Made in China
Как только она не представляла себе эту встречу. По-режиссерски ставила сцену. Что она скажет, как улыбнется? Или, может, не улыбаться? Тогда что изобразить на лице? Целовать ли при встрече? Или лучше кивнуть? Но жизнь – более талантливый драматург. Ей позвонили, и она ушла в разговор. Заметила в сторонке какого-то нерусского мужчину, но вроде староват для нее. Ага, да это он. Кивнула, пошли вместе. Он смирно ждал, пока она закончит разговор. Это была мелочь, но она задала тональность встречи: это ее город, ее мир, она тут хозяйка.
Прошлись по бульвару, зашли в кафе. Как-то сразу стало понятно, что она более адекватна этому антуражу – Москва, центр, кафе, официантки. Нет, он не дрожал от страха, не прятался под стол, не рыдал в туалете. Но был безупречно, безнадежно, как-то карикатурно провинциален. Самое точное слово – померк. Просто был собеседником, в меру интересным, не более. И даже пиво не разогнало ее воображение. Отметила машинально, что какие-то вещи он ей уже говорил. Пытался рассказать анекдот, она на старте напомнила, что уже слышала его и от него же. Не помогло: рассказал до конца. Вместо умиления это вызвало вопрос: а другие анекдоты он знает? Она начала сомневаться. Репертуар был безнадежно узок.
За стол заплатила она по праву приглашающей. Он посокрушался, но позволил. Дескать, ну и настырная же ты. И это ее не расстроило, даже развеселило, расслабило. Он не взмывал в небо в ее глазах, а на земле она как-нибудь разберется.
По дороге к метро свернули в темный переулок. Исполнили партию юных пионеров, знакомящихся со взрослой жизнью: обжимашки, поцелуйчики… Он искал угол потемнее, ей было любопытно, но холодно, и домой хочется. Презервативы не пропадут, у них большой срок годности. Предусмотрительный, однако.
Как-то непарадно все выглядело. Его перегруженный график оказался банальным частоколом встреч по линии международной организации труда. Она в эти игры с азартом играла лет десять назад. И поселили их в дурацком районе, в ведомственной гостинице профсоюзных органов. И билеты в метро, оказывается, сильно подорожали в последнее время. Она поймала себя на том, что ее чувство – мягкая снисходительность.
Он подарил ей кружку с грузинской символикой. На донышке привычное Made in China. Казалось, что и он сам того же производства: массового, дешевого, безвкусного и недолговечного.
Конечно, было чувство легкой гадливости: нехорошо так высокомерно к людям относиться, это постыдно – лечиться через унижение другого. Тем более что он авансом приписывал ей «огромную и добрую силу». Но что-то эта сила ей не помогла, когда она сопли-слезы размазывала. А стерва, которая живет в любой женщине, спасла. Эта стерва – дрянь, конечно. Отрицательный персонаж. Но иногда без нее никуда. Как крикливая подруга, которую стыдно показать на людях, но к которой идешь, когда хочется выпить не текилы с лимоном, а водки с огурцом, похотливо поржать, набраться лишнего и выблевать горе. Неприятно потом вспоминать, и еще полгода будешь на цыпочках проходить мимо ее двери, чтобы не позвала в гости. Но потом опять припрет – и пойдешь, побежишь.
Есть те, кого не хочется знать, пока все хорошо, но, когда плохо, именно они спасают. Спасают каким-то чуждым нам взглядом на мир, полным отсутствием рамок, за которые мы стараемся не выходить, очень простым и грубым членением жизни на примитивные категории, дерзким отрывом от детской памяти о том, «что такое хорошо и что такое плохо». И такой грубой товаркой была ее внутренняя стерва. Ну и пусть, что некрасиво думает. Пусть в ней сейчас не все прекрасно. Пусть даже все ужасно: и слова, и мысли. Зато не больно. Даже дразнила себя: закрывала глаза и вспоминала его руки, губы… Нет, ничего, внутри как деревяшка. Раньше колокольчики, а теперь – бум-бум! Глухо.
«Собачий вальс»
Она проснулась с офигительным послевкусием. Победа! Он ее больше не интересует. Правда, договаривались сегодня встретиться, но это же ерунда. Он и при лучшем раскладе неожиданно исчезал, а после вчерашнего его след испарится и травой порастет. Она его больше не увидит, в этом сомнений не было, и не расстроится. Голова кружилась от восторга: свободна! И не потому, что с глаз долой. Как раз наоборот: разглядела и освободилась. Сладкий десерт вчерашней встречи.
Но он неожиданно позвонил, готов приехать. Это ее озадачило. По законам жанра он должен был затаиться, а она – искать его днем с огнем. Ждать и трепетать на ветру, не выгонит ли, предложив дружбу. Ангел-хранитель, видимо, тоже растерялся и поэтому пропустил удар. В голове мелькнуло: «А может, и вправду он нормальный человек? Просто очень маленький, поэтому обстоятельства все время выше него. А маленьких надо прощать».
Она и простила. Как-то сразу и полностью. Показала ему Останкинский пруд, повела в кафе. Именно повела. Он сам ничего не предлагал, только перебирал ногами. Да и бумажник забыл дома, тем более выбор кафе за ней.
И вот тут чаши весов пришли в движение. Ее потянуло к нему. Если вчера она говорила, то теперь слушала. А тот, кто слушает, рано или поздно начинает слушаться. Она начала слушаться, подчиняться, плавиться. Ей показалось, что все начинается с самого начала, с нуля. Нет прошлых обид, нет ничего, а есть он, сидящий напротив мужчина. Только странно, что где-то далеко и давно она уже слышала этот голос. Но вспоминать не хочется. Кажется, там было что-то плохое, больное, но какое это имеет значение? Есть настоящее, которое она решительно отрезала от прошлого. Потому что все начинается снова, с чистого листа, не надо ставить на него кляксы прошлых обид.
Он говорил ерунду, как похудел после похода к диетологу, как возмутительно на широкую ногу живут российские профсоюзы. Еще вчера эти рассказы переплавились бы в стойкое пренебрежение: а без диетолога в зеркало посмотреть ума не хватало? Быть идиотом, не понимающим декоративность профсоюзов и нежелание слушать их вопли при раскулачивании, – это врожденное или приобретенное в ходе обучения? И где-то на изнанке ее сознания все это толпилось, но собиралось в кучку и отправлялось в мусорную корзину. Как будто кто-то водил невидимым курсором, зачищая весь негатив и оставляя на поверхности только блаженное внимание к его бытовым зарисовкам. Более того, она видела в них значительность, изобретательность, обаяние непосредственности и находчивость естества. Начинать бегать по одной минуте в день? Это же так интересно! И ведь справился! Ну а изумление по поводу профсоюзов – значит, не циник, верит в защиту прав трудящихся, не то что все эти скептики вокруг! Девственное сознание – почти так же пикантно, как мужская девственность.
Его планы уехать с семьей в Германию вызвали преклонение перед его ученостью и страх потерять его на просторах Евросоюза. Туда командировки ей не выбить. И занозой – он не подумает о ней, пакуя чемоданы.
На улице было холодно. Ей захотелось большего: его восторга, обожания, ну хотя бы плотского желания. Однако ничто не предвещало. До метро оставалась сотня метров. Не исключено, что он нырнет туда при первой возможности. Вчерашний расклад был перечеркнут, сегодняшний был категорически не в ее пользу. Настолько не в ее, что начало трясти от бессилия, от утери власти над собой, над ним, над ситуацией. Ангел явно обиделся и оставил ее одну. Или просто развел руками, дескать, все, что мог, сделал, прости, дальше сама.
