А сама она не придумала ничего лучше, чем навестить квартиру подруги. Та с семьей уехала отдыхать, а ключи были даны на случай потопа, кражи и прочих экстренностей. Квартире нашли применение. Это было похоже на случку собачек, торопливую и небрежную. Впрочем, собачки это делают с большим энтузиазмом. Музыкальным сопровождением сгодился бы «Собачий вальс», лучше на расстроенном пианино.
Она не планировала такой исход встречи, иначе надела бы красивые чулки, при любом морозе. Но на ней были дурацкие колготки как алиби, как доказательство пуританских планов на вечер. В сексе она ценила красоту, как будто отлетала и видела происходящее со стороны. И даже поспешно содранные одежды должны разлетаться красиво, падать декоративно. На этот раз ничего не разлеталось. Экономия времени, однако. Она видела подушку, дрожащую перед глазами в такт его движениям, и свои руки, вцепившиеся в нее. Отметила, что на одном ногте надо подправить маникюр. Не улетела. Мысль о маникюре держала, как якорь.
На следующий день они должны были встретиться на общей профессиональной тусовке. Немалыми стараниями сошла за красавицу. Это отметили все. Кроме него. Он не пришел, не позвонил. На этот раз она расстроилась, но не удивилась. Это не было жестом с его стороны, он просто так жил: предельно бережно к себе и наплевательски к ней. Она была для него «большой девочкой». И он прав, она была больше него. В ней помещалось больше мыслей, больше чувств, больше желаний и сил. Он был карлик, вытянутый в длину и ширину. Или нет, он был нормальным, а она – прожорливой, агрессивно-жадной до жизни во всех ее проявлениях.
А что? Есть же люди-малоежки, им хватает горстки риса. А есть обжоры, они едят ради удовольствия, им всегда хочется есть. Секунду назад «недоел» и сразу – «переел». И с внешними параметрами это вообще не связано. Можно и с капустного листа жир откладывать, а можно тортики перерабатывать бесследно. Что она и делала: с вечера опустошала холодильник, чтобы ночью не вставать. При этом такую фигуру, как у нее, – поискать днем с огнем.
Но без тортиков жить можно. Ей важнее было другое: чтобы в избытке были чувства, чтобы знобило, трясло, леталось, кружилось, мечталось, страдалось… Она давно поняла, что человек питается эмоциями, но одним их надо мало, а другим – много. Она – обжора, ей нужны виражи, драйв, драмы, трагедии, грезы, потому что в них больше всего «эмоциональных калорий». А он – не ужинал, следил за весом. Также был разборчив в эмоциях. И ее он, видимо, опознал как «вредную» эмоцию, травмирующую психику. Как лишнюю, избыточную эмоциональную калорию. И отказался от нее, как от ужина. Как от чего-то чрезмерного.
Этой же ночью она улетела в Тбилиси, странный город, впитавший в себя столько ее чувств. Но то ли эмоции закончились, то ли сравнение с собачками стало слишком явным, но она вдруг остыла. Как вулкан внутри потух. И даже игра в реванш уже не заводила, ну и пусть последнее слово оказалось за ним. Плевать, не обидно и не горько. Не чувствительно. Внутри выболело и выгорело. Понятно, что он объявится когда-нибудь и у нее будет шанс отыграться. Лень даже думать об этом. Игра надоела. Совсем. Не в ее годы под «Собачий вальс» танцевать.
Особый город
Она помирилась с Тбилиси. Город не виноват в своем магнетизме. Просто это такой особый город, где можно влюбиться даже в дерево. Что она и сделала: влюбилась в дерево. Нет, не то чтобы он был туп. Возможно, даже умен. Только как это проверишь? Что-то было в нем деревянное.
Она шла по одному из самых дорогих и любимых городов мира, с которым так много связано. Пахло весной, радостью, силой. Она шла по своему Тбилиси, пропитанному ее эмоциями, ее воспоминаниями, но уже не по городу, где живет он.
Она улетала в Москву в день его возращения в Тбилиси. День в день. Такова ухмылка судьбы. Можно было задержаться на день, чтобы увидеться. Можно было взять билет до Шереметьева и встретиться с ним в аэропорту. Совсем недавно она бы так и сделала. Сколько раз ей мечталось: звонкие каблуки по гулкому аэропорту, обязательно распахнутый плащ, развевающийся шарф, сердце у горла, вытянутая шея, страх разминуться… Но по сценарию у него должны быть счастливые глаза. А этого не будет. Ни он, ни она уже не годились для такой сцены. Сценарий безнадежно устарел. Она точно знала: в прежнем раскладе ангел напряг бы все свои силы, чтобы билеты до Шереметьева были распроданы. «Аэрофлот» так бы и не узнал истинной причины своей бешеной популярности. Но тут все рейсы были доступны – лети куда хочешь. Она сама выбрала Домодедово. Спасибо, Ангел, за доверие. Отдохни, я справлюсь сама. Уже справилась.
P. S
От него пошли письма – гуртом. С нежными оборотами. Она досадливо морщилась, как при терзании слуха неумелым музыкантом. А от попрошайничества («Напиши хоть что-нибудь. Смотрел на твои фотографии и плакал») по ней пробежала волна брезгливости.
Неожиданно пришла новая командировка. Опять в Тбилиси. Любопытство подняло голову. И там, наверху, ей подыграли, расставили невидимые зеркала так, что ее прежние желания, как солнечные зайчики, запрыгали в его глазах. Он звонил, писал, встречал. А она не могла оторваться от коллег, с которыми искрила планами на вечер, на год, на вечность. Но встретились.
Исход встречи решила великая кавказская кухня. Она ела сочное мясо, запивала вином, хрустела огурцами… Вечер удался. Пора спать. И когда пришли в гостиницу, она поняла, что спать хочет одна, в широкой постели наискосок. Или как морская звезда. И еще обязательно горячий душ. Не тот, под которым она стояла, когда знобило от обиды, а просто чтобы уравновесить тепло вечера с теплом воды. Его планы на ночь были другие. Откуда-то появилась воля их реализовать. Но победил ее сценарий. Он ушел обозленный, и это был конец их истории.
Отомстила? Нет. Месть – когда делаешь в отместку и получаешь от этого удовольствие. Она не получила ничего. И подумалось: а может, и нет мести вообще? Когда хочешь мстить – не можешь, а когда можешь – уже не хочешь.
