— Ну пойдём ко мне, — как-то несмело, почти растеряно предлагает Левин, пряча руки в карманах джинсов.
— Я думал, ты к себе никого не приглашаешь…
— Я не хочу, чтобы ты оставался один на улице. Пойдём!
И мы идём домой к Левину. Он говорит родителям, что я его одноклассник и друг, но по глазам его отца и матери я сразу понимаю, что они прекрасно знают — никаких друзей среди одноклассников у Артёма быть не может. Мама Левина смотрит на меня скептически, но приветливо кивает и приглашает пройти. Папа настораживается. Мы ужинаем почти молча. Артём стелет мне на надувной кровати, которую приносит его отец.
— Эй, Димка, — шёпотом говорит Левин, когда мы уже лежим, и протягивает мне руку, — Всё будет хорошо. Спокойной ночи.
Он очень быстро засыпает, а я всю ночь не смыкаю глаз.
Глава 15. Артём
Я просыпаюсь утром. Открываю глаза, и тут же в дверь стучит мама. Она говорит, что пора вставать и идти в школу. Я смотрю на Димку — он лежит на спине на надувной кровати и смотрит в потолок. Когда на нём нет этой убогой чёрной или серой неприметной одежды, когда его коротко стриженные волосы слегка растрёпаны после сна, когда он сосредоточено о чём-то думает, а не пытается выглядеть как можно тупее, чтобы не выделяться из компании своих друзей, он очень даже симпатичный. У него приятные мягкие черты лица, тёмно-карие, почти чёрные, глаза, прямой нос, тонкие, но чувственные губы. Сильные руки, на которых выступают вены. Я вообще не понимаю, почему он стал шататься с этими своими гопниками, у которых на лицах только прожигающая пустота. Он лежит и просто смотрит в потолок. А я смотрю на него и не могу отвести глаз. И как я раньше не замечал в нём этого. Этой мужественности, этой усталости. В нём есть настоящая мужская красота. Красота, которую он не просто прячет от всех. Я думаю, он и сам не знает, насколько на самом деле красив.
— Доброе утро, — тихо говорю я. — Выспался?
— Угу, — бормочет он.
— Давай вставай! Завтракать пойдем!
— Твои родители не особенно рады, что я пришёл ночевать… — начинает очень серьезно и как-то обиженно Сорокин.
— Всё нормально, — перебиваю я. — Они же знают, что у меня нет в школе друзей.
Мы завтракаем оладьями и какао. Дима держится очень скованно, даже глаз не поднимает. Как всегда папа встаёт из-за стола первым, прощается, целует маму, хлопает меня по плечу и уходит на работу. Я допиваю какао и машу Димке, показывая, что нам пора. Я хочу поскорее убраться из дома, чтобы мама не начала задавать вопросов и интересоваться, давно ли у меня появился такой хороший друг в классе, что я его запросто без предупреждения привожу домой. Я боюсь, что мама спросит о причинах, а врать о том, что нам надо было делать какой-нибудь реферат, я не хочу. Хотя, судя по всему, мама узнала Диму. Как-то мы с ней проходили мимо их компании. Мама тогда заметила, как они матерились и вели себя с девушками — ей это не понравилось. А теперь Димка вдруг оказывается моим другом. Не знаю, понимают ли родители, что происходит между нами на самом деле. Понимают ли, что Сорокин мне гораздо больше, чем друг и одноклассник. Лучше бы не понимали. Лучше бы они вообще об этом не думали.
Мы уходим. Мы идём с Димкой вдоль моего дома и я практически слышу, как трясутся у него поджилки. Я знаю, потому что сам боюсь не меньше. Если нас кто-нибудь увидит, то на допросах мы точно засыпемся. Поэтому нам сейчас надо очень быстро разбежаться. Сорокин неожиданно касается моей руки, едва-едва, как будто случайно, но я вздрагиваю.
— Давай не пойдём в школу? — Говорит Дима.
— В смысле?
— Я не пойду, — продолжает он. — Поехали куда-нибудь? На мост? На плотину? Куда-нибудь подальше. Я не хочу в эту долбанную школу. Не сегодня.
— У меня потом тренировка, — отвечаю я, уже решив, что в школу тоже не пойду. — Я не могу пропустить…
— Вернёмся к тренировке, — убеждает Димка.
Впрочем, ему не надо долго меня убеждать. Я хочу провести с ним время, только вдвоем, не важно где. И сомнительное удовольствие от похода в школу уж точно не встанет у меня на пути.
Мы садимся в автобус и едем за город. Автобус полупустой. Тут только парочка старушек, женщина неопределенного возраста и мужчина бомжеватого вида. Мы садимся на длинное заднее сиденье и всю дорогу сидим так близко друг к другу, что между нами даже линейка не протиснется. Когда проезжаем мимо спуска к заброшенной водонапорной вышке, мы срываемся с места, подбегаем к водителю и просим остановить. Женщина неопределенного возраста недовольно цыкает и делает нам замечание. Мы не обращаем внимания, ничего не отвечаем и радостные выбегаем из автобуса.
Здесь огромный пустырь, запорошенный снегом. Несколько берёз разбросаны по полю. Рядом с разрушенным фрагментом стены стоит кирпичная башня. Она тоже полуразрушенная, исписанная нехудожественным граффити. Стёкла в маленьких окошках выбиты, да и рамы все перекошены. Вход завален балками и мусором. Изнутри воняет мочой и гнилью. Мы морщимся и решаем остаться снаружи.
Мы долго гуляем по пустырю, потом лежим прямо на снегу и смотрим в прозрачное зимнее небо. Облака плывут быстро, гонимые ветром. Цвет у неба такой металлическо-синий, как будто выгоревший. Мне хорошо и спокойно с Димкой, как будто ничего и никого больше не существует, как будто даже мира нет — только мы.
— Ты же понимаешь, что никто не должен ничего знать, — говорю я, приподнимаюсь на локтях и заглядываю Сорокину в глаза.
— Ты чо думаешь, я дурак, — отвечает он.
— Точно никто не знает? — Меня всё же гложут какие-то непонятные подозрения. — Твои друзья не догадываются? Ты им про меня не говорил?
— Ты чо! — Димка возмущается. — Да они бы убили меня сразу же, если б узнали…
Я целую его, а потом рассказываю все эти истории, которые услышал от Андрея. Да и надо ли далеко ходить — сейчас каждый день откуда-нибудь приходят новости об избиениях и издевательствах. Фашисты и гопники открыли охоту на геев. Я смотрю на Димку — он точно не врёт. Я смотрю в его глаза — там не меньше страха, чем у меня.
Время летит слишком быстро в объятиях и поцелуях. И вот, мне уже пора на тренировку. Ещё надо зайти домой — взять вещи.
Всю дорогу назад в город мы молчим и почти не смотрим друг на друга. В автобусе много людей — ни к чему привлекать внимание, но мне кажется, будто есть ещё какая-то причина, более важная, чем толпа серых попутчиков.
— Ты сейчас на тренировку? — Едва слышно спрашивает Дима, хотя прекрасно знает ответ.
— Да, — киваю я. — А ты куда?
— Не знаю… — очень грустно отвечает Сорокин.
— Не знаешь?
— Не знаю… Можно с тобой?
Димка так спрашивает, как будто умоляет. Я понимаю, что ему деваться некуда. Домой — тошно, а дружки узколобые его достали. Я понимаю, что он будет, наверное, шататься по улицам, отсиживаться по подъездам, пока голод или усталость ни возьмут свое. И тогда ему придётся вернуться домой. Это, наверное, жуткое место. По его рассказам именно так и выходит. И там он, наверное, закроется в комнате, если повезет и старшего брата не будет, зароется с головой под одеяло и станет изо всех сил сдерживаться, чтобы не заплакать, чтобы не завыть. Он будет бороться с навязчивым желанием сдохнуть. В полном катастрофическом одиночестве. Я не хочу такого для Димки. Я никому бы такого не пожелал, потому что очень хорошо знаю это состояние. И я бы хотел отсрочить его для Сорокина хотя бы на несколько часов. Но я никогда никого не приводил с собой на тренировки. Это не запрещено, но я никогда никому не позволял появляться там, даже своим родителям. Да и что я скажу? Как представлю Димку? Друг? Глупости! Я даже свою воображаемую девушку никогда не приводил, а тут припрусь с сомнительным другом. Это вызовет вопросы. И на них придётся отвечать. Незавидная перспектива.
