Я прихожу домой с синяком. По дороге из школы меня встретил Влад с компанией. Димка Сорокин тоже был с ними. Он держался в стороне и старался даже не смотреть на меня. Влад пару раз заехал мне по лицу, но потом меня отпустили, бросая вслед самые страшные угрозы. Я только не понимаю, если они всё это говорят и так жаждут этого, то почему же не делают, трусы.
— Что случилось? — С порога спрашивает отец, кивая на мое лицо.
— Да так, — отвечаю я.
Мама вздыхает, охает и уходит на кухню пить валерианку. Она часто в последнее время пьет валерианку из-за меня, хотя я не говорил о своём школьном аде.
Папа берёт меня под руку и уводит в комнату. Он давит, вопрошая, что случилось. Он так наседает, что я не выдерживаю.
— Тебя в школу вызывают, — говорю я.
— Что в школе?
— Тебе расскажут. Я туда больше не пойду!
— Что значит не пойдешь? — Очень взволнованно говорит папа.
— То и значит! — Отвечаю. — Все всё узнали, как я и говорил.
— Тебя задирают?
— Пап! — Повышаю я голос. — Да мне прохода не дают уже неделю!
— Почему ты не сказал сразу?
Я ничего не говорю — не вижу смысла. Завтра сам пойдёт в школу и узнает, какой я аморальный отвратительный тип и как раздражаю всё нормальное общество своей сексуальной ориентацией.
На следующий день, который я провалялся дома в кровати, папа возвращается из школы крайне раздражённым. Он ругается, бурчит что-то себе под нос и даже матерится, а я вообще крайне редко слышал от своего отца мат. Они сидят на кухне с мамой и уже больше часа о чём-то тихо говорят. Иногда отец снова заводится, и тогда я слышу его возмущение. Наверное, они не хотят, чтобы я был в курсе, поэтому стараются, чтобы слова не долетали до моей комнаты, но через час я появляюсь на кухне.
— Ну, что тебе сказали в школе? — спрашиваю я.
— Ничего, — отвечает отец.
— Да ладно уж! Давай рассказывай! Сказали, что я гондон и набил рожу этому мудаку?
— Так, — серьёзно заявляет папа, — следи за словами!
— Да ты сам уже давно не следишь, — спокойно отвечаю я. — Как из школы пришёл, так и не следишь. Что тебе сказали?
— Что за люди такие! — Возмущаться папа. — Я не понимаю! Ну ладно малолетние идиоты, но учителя ведь, педагоги…
Оказывается всё было очень просто. Я даже удивлен, насколько тупо и тривиально. Папа пришёл, конечно, не в самом благостном расположении, после того как узнал, что его сына-педика травят в школе. Шёл он, вроде как, разобраться с ситуацией, а получил сходу лекцию о моральном воспитании. Заботливым тоном наша классная сразу вкрадчиво начала рассказывать моему отцу о вреде гомосексуализма, о развращении детей и путях спасения его попавшего в сети, запутавшегося в извращенных стандартах и модных течениях, сына. Могу представить, как это вывело папу из себя. А потом ещё класснуха участливо начала вопрошать, что же со мной делать, как же лечить меня от этой заразы. Сказала, что остальных учеников это смущает. И вот тут, судя по всему, папа взорвался. Потому что следы-то этого праведного смущения он видел. И я говорю не о синяке, оставленном на моём лице Каримовым. Я имею в виду все мои депрессии, срывы, все мои поздние возвращения, молчания, лежания с головой под одеялом, ночные истерики и всхлипы — было бы глупо предполагать, что родители не слышали, как я рыдал ночами в подушку. В общем, папа довольно грубо прервал мою многоуважаемую классную, педагога с большим стажем и опытом, и послал её так далеко как только мог.
— В общем, пусть идут в жопу со своей школой! — Заключает папа. — Сиди дома, готовься к ЕГЭ. Сдашь экстерном. Чтоб они подавились своей сраной педагогикой!
Я никогда не слышал, чтобы папа так выражался в разговоре со мной, это даже заставляет меня улыбнуться. Мама тут же вступает, делает отцу замечание, но он только подтверждает свои намерения в ещё более жёстких выражениях и говорит маме, что такие школы вообще надо закрывать, а учителей сажать в тюрьмы за равнодушие и слабоумие. В общем, вечер заканчивается удивительно. Мы сидим, пьём чай с корицей, заваренный на апельсиновых корках, улыбаемся, шутим и рассуждаем о будущем. Несколько раз я едва не срываюсь на рыдания. У меня даже пару раз наворачиваются слёзы, но это из-за того, что я очень люблю свою семью. Если бы у меня не было таких прекрасных родителей, которые готовы за меня пойти против целого мира, не знаю, был бы я сейчас жив.
— И теперь не увиливай от домашних дел! — В самом конце, перед тем, как мы расходимся спать, добавляет мама. — На тебе уборка и мытьё полов.
Я обречённо вздыхаю, состроив недовольно выражение лица.
Первые пару дней дома мне становится очень хорошо. Папа написал какое-то жутко длинное и важное письмо, объясняющее обстоятельства, которые оправдывают моё отсутствие в школе. Он даже звонил какому-то юристу и еще паре специалистов в области образования, чтобы всё сделать правильно. Я болтаю с Андреем по аське, переписываюсь СМС-ками с Димкой. Я даже делаю попытку залезть на страничку Вконтакте Оли Волгиной, но она, конечно, внесла меня во все чёрные списки. Да и чёрт с ней! Я уже даже расслабляюсь и начинаю свободно дышать. Мне уже даже доставляет удовольствие мыть полы во всей квартире. Я вставляю в уши наушники и громко пою. Но к вечеру третьего дня мне приходит СМС. Отправлено из интернета, так что номер отследить невозможно. А в этом сообщении… Просто пара килограмм тратила и бомба, начиненная дерьмом. И потом ещё одна СМС-ка, и ещё, и ещё. Все оказывается сдохли там от скуки, потому что меня нет на уроках. Мои одноклассники шлют мне угрозы и оскорбления. Я читаю на экране своего мобильного самые отвратительные слова, самые мерзкие обещания жестоко меня изнасиловать и вообще размазать по асфальту. В общем, «пидор» — это самое безобидное слово, которое они употребляют. И эти долбанные сообщения всё не прекращаются! В итоге я выключаю телефон и надолго закрываюсь в ванной.
Глава 24. Дима
Неделю продолжается этот ад в школе. Артёму шагу не дают спокойно ступить.
— Надо этому пидору бутылку в одно место заснуть поглубже, сраный извращенец, — презрительно говорит Пашок, когда мы все вместе курим на перемене.
Он на самом деле довольно детально описывает, что хочет сделать с Артёмом, и приправляет всё солидной порцией отборного мата.
— По-моему, это ты извращенец, раз такое хочешь сделать, — перебиваю я и выбрасываю сигарету.
— Ты чо! — Пашок толкает меня. — Ему же это нравится!
Все заходятся мерзким смехом, таким громким, что он почти оглушает меня. Этот смех чуть не рвет мне перепонки.
— Ну конечно! — Перебиваю я. — Если тёлкам нравится, когда…
Влад не даёт мне договорить.
— Ты чо, Диман, — выплевывает он. — Ты, может, тоже того, пидорок?
— Отвали! — Огрызаюсь я.
