– Короче, – перебил Алексей. – Так ты будешь студентов зубной болью мучить. Когда до них доберешься. А сейчас сразу к выводам переходи.
– Не мешай, это я вслух размышляю, – не сдался физик. Но рассуждать непонятными публике словами перестал. – Мало костер жгли. Камни нагрелись только на поверхности, а надо, чтобы на всю глубину.
– Так скильки ж можно! – воскликнул бортстрелок. – Полчаса ведь дрова кидали.
– Не знаю, часов шесть, наверное, – обреченно ответил Проша. Поднял лесину метра четыре длиной и сунул ее одним концом в яму.
– Куда ж ты в мокроту-то! – заголосил Петр Иваныч. Мы быстро собрали костер по новой. Потоптались немного вокруг и пошли каждый свое дело делать, оставив греть камни специалиста по дифференциальным градиентам.
Через полчаса Проша нарисовался в лагере – я как раз крутил ворот, а Константин точил новый блок.
– Что, шести часов не понадобилось? – ехидно спросил он.
– Юргена на работу назначил, – с умным видом ответил Прохор. – Дров мы нарубили на год вперед, пусть при деле себя почувствует – всего-то ветки подбрасывать.
Оно и хорошо. После первой неудачи мне не хотелось даже думать о том, как там идет разогрев камней. Да и остальные, похоже, страдали тем же настроением. Лишь когда Проша сверился с часами и объявил – пора, мы потянулись к яме. Юрген сидел на обрубке ствола, закопченный, одни глаза светились. В костер он смотрел пустым взглядом, каким обычно упирался в землю или в дерево, да во что угодно. Время от времени механически брал ветку из аккуратно сложенной поленницы и совал в огонь.
– Шабаш топить, – объявил Константин. – Теперь здесь плексигласовая фабрика будет.
Но никто не рассмеялся, наверное, спугнуть боялись. Что делать, если сейчас не получится?
На этот раз первый камень пихнул Алексей, и яма взорвалась столбом пара. Мы прыгнули в разные стороны, как от противотанковой мины. Даже Юрген слетел со своего бревна. В яме клокотало, но внутри ничего не видно – только белый пар. Да и близко не подойти. Столкнули остальные камни, и Проша скомандовал:
– Алексей, опускай стекло.
Привязанная к окну палка оказалась коротковата, мы по очереди перехватывали ее и отбегали в сторону – выдержать около ямы больше секунд тридцати было невозможно. А Прохор значительно смотрел на часы, сказал, что ждать надо ровно восемь минут. Хотя я подозревал, что точную цифру он назвал просто так, для важности. Наконец взмах рукой, стекло выдернуто из ямы и вновь закрыто гимнастеркой. Черта с два – на этот раз такое горячее, даже через ткань жгло. Посбрасывали с себя все, завернули. Гнется. С трудом, плохо идет, но чувствуется, идет под ладонями. Ура!
– Проша, а оно не спружинит? Когда остынет? – забеспокоился Константин. – Вдруг как раньше изогнется.
– Нет, – пропыхтел физик. – У материалов памяти о прошлой форме не бывает. Надо только удерживать, пока совсем не остынет и не перестанет гнуться.
Довольно быстро руки почувствовали – стекло больше не поддается, вроде и горячее еще, а не согнуть. Перевели дух, Алексей сказал:
– Ну что, отпускаем? Теперь или готово, или опять не получилось.
Сбросили гимнастерку, ошибся штурман – ни то ни другое. Плексиглас-то распрямился. Более-менее, волной, но распрямился. Вот только помутнел, пошел молочно-белыми пятнами. Алексей вздохнул:
– И какие теперь варианты?
А Петр Иваныч поднес лист к глазам, долго вглядывался сквозь него:
– Такие варианты, Алеша, что с таким окном лучше, чем без окна. Если совсем близко, то смотреть можно, там, где не очень побелело. А без него – только ветошью дырки затыкать, а через ветошь еще меньше увидишь.
– И дуба дашь на пяти тысячах, когда ветошь эту к черту выдует, что немаловажно. Остается первый вариант, – рассмеялся я.
Так и порешили – лучше с недоделанными окнами, чем совсем без них. Теперь второе разогнуть и оба в рамы вставить. Но это проще, где надо подрезать чуть, подрежем – это мы попробовали на осколках. Лезвием не получится, а если нож обернуть, в кулак взять, то можно острием канавки процарапать по любой форме. Ну и дырки под винты – раскаленным гвоздем. Не бог весть какая технология. А уж что останется незакрытым – куртку немецкую располосуем и заткнем, выдержит, наверное.
Глава 38
Крыса
Сегодня Константин, едва выбрался из фюзеляжа, хмуро спросил у Проши:
– Какой сейчас день, Проша, там, в той жизни?
Прохор сидел на чурбачке возле Петра Иваныча и озадаченно взглянул на радиста, потом на блокнот, на обложке которого рисовал свои зарубки – сколько мы здесь пробыли. Физик что-то пересчитал, загнал очки на лоб и сказал:
– Двадцатое сентября.
– А-а, завтра, значит.
– Что завтра?
– Мамин день рождения.
Проша посмотрел на радиста, как на новый вид бронтозавра какого-нибудь. И вдруг с растерянной улыбкой сказал:
– У моей – в июле. Их в семье восемь детей было, так все-все собирались. – Он говорил быстро и будто одному Косте. – Вечером на веранде чай пили до ночи, младших всех спать отправляли. А я в гамак забирался, он у нас на веранде висел – от дождя… и про меня забывали. Гитару достанут, а я на мотыльков под абажуром смотрю. Лампа у нас под плетеным абажуром, большая.
Костя Прохора слушал внимательно, не перебивал. Потом зло так ответил:
– Я ей перед войной обещал осенью, на день рождения, приехать. А мама сказала – яблочный пирог испеку, приезжай. Яблок осенью много. Вкусный он у нее получался, большой. Второй год еду. Эта война…
Покосился на немца, замолчал. Петр Иваныч улыбнулся в усы и отвернулся к костру.
– Готова еда, ребятки. Налетай. Будут еще на нашей улице и пироги с яблоками, и… эти…
– …мотыльки, – добавил штурман. – С вишнями вареники, ох, не оторвешься. Со сметаной. Ели?
– Нет, – сказал я, подойдя к столу, – приеду – попробуй не угости. Костя, у меня мама тоже пекла с яблоками, с сеточкой сверху…
– Да! Сетка такая из теста, по яблочному варенью. Эти палки – они самые вкусные, – разулыбался радист. Ну, наконец-то оттаял.
– Яблочный вкусный с корицей, – сказал Проша, разглядывая без энтузиазма подгоревшего птеродактиля.
– С вишнями ко мне приезжайте пробовать, – возмущенно перебил бортстрелок, – а вечером после бани сало с горилкой, вот это дело.
Сели есть, но ели торопливо. Про дом как-то резко замолчали, радист первый и перевел разговор на какую-то ерунду. Редкий разговор-то, редкий, черт знает, почему он произошел. Как они все там? Тоска давила, и тоска по тому, чего здесь не могло быть никогда. Эти дурацкие пироги, абажуры, гамаки, яблоки… семья… этого здесь нет и не будет. Если не выберемся, не будет…
