– Надо убираться отсюда, Юрген, – сказал, даже не пытаясь найти немецкие слова.
Юрген напряженно смотрел мне в лицо, я махнул на дорогу, на сельскохозяйственника, тот зажмурился и вжал голову в плечи, будто в него бросили гранату.
– Мм… надо… – я опять махнул, теперь на «ланка-стер», – шнель! Их шнель, – я ткнул себя в грудь, – ду шнель, – ткнул его в грудь, – вир… мы? Шнель, алле шнель! – Я взмахнул руками, будто собрался обнять все стойки шасси сразу.
Тут до меня дошло, что он может именно сейчас попытаться отстать. И что? Прикладом его в люк загонять? Я зло махнул вокруг рукой:
– Или ты хочешь остаться? Оставайся!
И пошел. Уже в люке оглянулся. На лице Юргена мелькнула улыбка, его глаза потеплели, он усмехнулся, резко кивнул, прошел к своему второму двигателю. Мы как-то особенно слаженно завелись. Ребята попрыгали в фюзеляж. Приказ отдан – взлетели. Быстро и без проблем. Все молчали. Было ощущение, что сказано много и важное, но понято с середины на половину, и поэтому может оказаться совсем не тем, что понято. Просто я отпустил Юргена, а Юрген остался.
Молчание прерывалось шебуршанием Кости, хождением неугомонного Петра Иваныча и пощелкиванием приборов.
Глава 45
Истребители
– Что там с нашим вторым пленным, отвязался, надеюсь, уже? – спросил я Алексея через полтора часа полета.
– Думаю, да, пленный наверняка уже сбежал. – И радость в его голосе. – С собственного поля.
Понятно, почему радость, не из-за немца и его поля, а потому, что Франция под нами, пусть и фашисты здесь, но все-таки не Германия, дышится лучше.
А у меня все крутились мысли о Юргене. Как я мог его оставить? Война же! Это ведь собственными руками боевую единицу в фашистский строй вернуть. В строй встанет, может, на отца моего пушку наведет, на Алешку, Петра Иваныча, Костю. Вот если бы он отказался. Сказал бы это их «нихт шлиссен». Нет, «нихт шлиссен» – это «не стрелять». Но в военное время все просто: не хочешь стрелять – трибунал и высшая мера. К нам бы попал – его сразу в лагерь, без разговоров. Да что за черт, сколько можно про этого немца думать?! Но ведь работали вместе, тащили, держи, Юрген, хватай, Юрген, а сейчас я его в лагерь… Но решать-то мне, кому еще.
От размышлений меня оторвал голос бортстрелка, жесткий, сразу, как тряпкой со школьной доски, стерший мои размышления:
– Товарищ капитан, по правому борту цель.
Оборачиваюсь – точно. Истребитель метров на сто ниже, параллельным курсом идет, сближается постепенно. Вот молодец Галюченко, первым врага засек. Но почему истребитель один? С задания возвращается? Нет для него задания в глубоком тылу. Скорее все-таки посыльный – один идет. Или перегоняет его пилот. Может, и без боекомплекта летит, но все равно – нас заметил, уже на землю рапортует, наверное. Хотя, может, и обойдется.
– Подожди, – говорю, – Петр Иваныч, побереги патроны, пока он не нападает. Посмотрим, что делать будет.
Сам сразу не сообразил, почему такой приказ отдал, потом понял. Заметил он нас, но не атакует. Непонятно, что летчик задумал. Если не узнал бы «ланкастер», так по своим делам бы продолжил двигаться. Если наблюдать приказ бы получил – строго параллельно шел бы. А он вел себя, будто мы из одного звена – то сойдемся, взглянем друг на друга поближе, то опять в стороны разойдемся, но спокойно движемся, от курса почти не отклоняясь.
Ладно, пока все нормально, он у нас в секторе обстрела, а мы у него – нет. Может, конечно, вильнуть в любой момент носом, но попробуй попади в нас с поворота и на поперечном курсе. Да и Галюченко с него глаз не спускает.
Сошлись понемногу – мать честная! Это же наш Як, и на крыльях звезды. Но у Яка дальность триста километров в один конец, фронтовой истребитель, как он сюда добрался?! Это что же, к весне наши аж до Франции дошли?! Без нас, без Прошиной бомбы! То-то крестьянин Юргена свиньей материл – нет там больше фашистов, а остальным, поди, Гитлер самим поперек горла стоял. И спецовку его красную мы зря порвали. Эх, без нас отвоевали, позорище!
Лечу, размышляю, будто и не родной истребитель на параллельном курсе! Покачал крыльями, Як ответил. И тут только я спохватился, что Галюченко его на мушке держит.
– Петр Иваныч! – кричу. – Это наш! Наш истребитель! Наши здесь!
Я захлебываюсь от страха, страшно стало, что он вот сейчас на гашетку жмет, а в шлемофоне спокойно так:
– Та вижу я, товарищ капитан, мне ж с верхотуры звездочки виднее.
Тут я тумблер на общий переключил:
– Экипаж! Здесь наши, параллельно идет советский истребитель.
– Ура! – Так закричали, что в ушах заломило, показалось, что и барабанные перепонки лопнули, и железные мембраны наушников.
Алексей в нижнюю кабину скатился – с его места вправо плохо видно. А я, я представил, как он там, на мутный наш иллюминатор лицом лег, сплюснулся и смотрит. Порадовался. Сижу, улыбаюсь сам с собой, как дурачок деревенский.
Жаль, радиосвязь наша улетела вместе с Прошиной бомбой – и поговорить хотелось, и узнать координаты аэродрома для посадки. Но Як будто мысли прочел, еще раз покачал крыльями и сменил курс, я понял, повернул плавно на сорок шесть градусов и за ним пошел. Недолго и летели, он высоту сбрасывать начал, – значит, полоса близко. Следую как ведомый.
И тут совсем непонятное в небе началось, из облаков звено вынырнуло в том же направлении, только звено уже фашистов… Да нет, вообще непонятно кого! Идут тройкой, клином, как наши ястребки, но ведущим – американский «томагавк» с белыми, американскими же, звездами, а ведомыми – немцы с крестами люфтваффе, что за машины, я опознать не смог. И это в одном строю!
На нас внимания не обращают, тоже на посадку заходят, перестраиваются – не тройкой же сразу садиться.
Оборачиваюсь на Як – летит как ни в чем не бывало. Но этот клин с «томагавком» во главе у него прямо по курсу! Пилот не мог их не заметить… Да нет, заметил. И становится за ними четвертым в очереди! Неспокойно мне стало что-то.
– Видишь, Алексей? – спрашиваю. А сам слышу, как голос дрожит, после того как победу-то почувствовал. – Военная хитрость, может? Заманивают?
– Не знаю, – отвечает. И, подумав немного, добавляет: – Вряд ли. Не могли они знать, куда мы полетим и в какой день вернемся. Даже Проша посчитать не сумел.
Что тут поделать – я командир, мне и решать. А, будь что будет, да и вариантов у нас нет, горючего на час полета осталось. Встаю следующим за Яком! Начинаю циркуляцию – пятым в очереди садиться, это еще не один круг над полем сделаешь.
Тут только время нашлось взлетную полосу рассмотреть. Коротенькая, как в аэроклубе, но ухоженная. Сесть-то сядем, раз в джунглях получилось, на поле в Германии садились, здесь уж, на утрамбованном грунте, проблем не будет.
Но вот что меня занимало больше всего, это уже следовало за мной неотвязно – вокруг… не война, не война точно. Два самолета стоят на поле – что за машины, не узнал. Биплан, на По-2 похож немного, и моноплан серебряный, весь зализанный. Что-то вроде него я на картинке видел про достижение рекорда скорости еще после империалистической войны. Огляделся – по дороге машины пылят, но не грузовики, поменьше. Легковушки разноцветные, мелкие, даже и не разберешь какие. Штук тридцать видно, и по пыли колонна издали тянется. Все сюда, к аэродрому. Что за наваждение?
