Загрохотали взрывы, разбрасывая осветительные элементы и осколки. Пара из них щелкнула по щитам, но группа тут же сделала рывок еще на пятьдесят метров, и обнаружилось, что у противника существенные потери, – оборонявшиеся оказались без брони.
Еще тридцать метров, и группа вышла в какое-то большое помещение.
Датчики еще не успели обсчитать его параметры, как с нескольких направлений из темноты ударили пулеметы. Это уже было серьезно, и группа втянулась обратно в коридор.
В это время в зал вышли первая и третья группы и открыли огонь с флангов, забрасывая противника гранатами.
В зале стало совсем светло, и теперь в бой ввязалась и вторая группа.
В помещении оказалось много ящиков и тюков – похоже, это был склад, поэтому всем нашлись подходящие позиции, и Брейн тоже открыл огонь.
Стрелять приходилось по вспышкам, поскольку противник знал территорию и постоянно менял позицию, не позволяя засечь его наверняка. Судя по его лихорадочным перемещениям, это также было прикрытие, которое пыталось задержать штурмовые группы, пока кто-то более важный не покинет опасный район.
Боец из группы Шторха выстрелил из гранатомета, и вспышка от выстрела осветила широкую галерею, по которой отходил отстреливающийся отряд. Следом за первой гранатой полетели еще несколько, они полностью смяли арьергард противника.
– Я «Сокол», у нас легкораненый.
– Я «Грей», у нас двое раненых, – доложил командир третьей группы.
– У нас без потерь, – в свою очередь сообщил полковник. – Оказать помощь раненым, оставить здесь с группой прикрытия из двух бойцов. Остальным искать языка, кто-то должен был уцелеть.
118
Через минуту в галерее перед задраенной бронированной дверью был найден раненый, по виду – канзас.
Он был посечен осколками гранат, но ему быстро наложили стягивающие пластыри, ввели большую дозу стимуляторов, и он пришел в себя.
– Если хочешь выжить, расскажи, что тут происходит? – сказал полковник, нагибаясь над раненым.
Видно было, что тот ведет внутреннюю борьбу – долг требовал молчать, однако жестокие страдания ослабили его дух, и раненый сдался.
– Мы прикрываем… отход верховного… командующего…
– Сколько с ним бойцов?
– Он один…
– Куда он движется, какие у него планы?
– Планы – бе… бежать… Там галерея… потом вакуумный шлюз… за ним – бомба…
– Что за бомба?
– Город… погибнет…
Раненый закашлялся, и его приподняли. На губах его проступила кровь, однако он еще держался.
– Он запустит бомбу… и… сбежит…
– Как его остановить?
– Невозможно… Вакуумный шлюз закрывает…
– Можно ли взорвать шлюз?
– Бесполез… но… Тогда бомба… сработает сама…
– Что за бомба?!
Раненый не ответил, и все решили, что он умер, однако каким-то образом ему удалось собрать силы на еще одну фразу.
– Лихорадка Горха… – прошептал он.
– Я думал, лихорадка Горха – миф, – признался лейтенант Шторх.
– Это офицер штаба, – заметил один из бойцов, найдя у умершего внутренний документ.
– Мы должны сделать все возможное, – произнес полковник Стормер, а потом крикнул:
– Саперы, заряды на дверь! Остальные – в укрытие!
Прошло десять секунд, раздался взрыв, и дверь вышибло внутрь галереи, в которой, как оказалось, горело аварийное освещение.
– Группы – вперед! Дистанция пятьдесят шагов! – скомандовал полковник, и спецназовцы помчались по галерее, которая не имела крутых поворотов, только сглаженные, из-за того что горнопроходческой технике приходилось огибать гранитные столбы и скальные образования.
Брейн мчался вместе со всеми, стараясь не сбиваться с общего ритма, и удивлялся тому, насколько быстро могут бежать солдаты с таким огромным грузом.
На нем было лишь двадцать пять килограммов, а тяжелые штурмовики тащили все сорок.
Этот бегущий строй походил на разогнавшийся эшелон, остановить который невозможно. Однако его остановила стена с огромной технической панелью. На ней были переключатели давления, тумблеры, несколько ситуационных экранов и колонны многоступенчатых вакуумных насосов со знакомой Брейну квалификационной надписью в три единицы с половинкой, которая по мере работы насосов медленно поднималась к единице.
– Что это? – спросил Шторх, но все спецназовцы молчали. Подбежала третья группа, и движение остановилось.
– Это и есть вакуумный шлюз, – сказал Брейн.
– Значит – все, не успели, – мрачно заметил полковник.
– Есть еще один вариант, сэр, – возразил Брейн и подошел к обменному пеналу, который на таких устройствах заменял двери.
– Что за вариант?
– Сейчас я войду за эту витрину, и вы на счет «пять» включите привод поворота – вот этот тумблер рядом с витриной.
– Но это же самоубийство!
– У нас нет выбора, сэр. Если взорвется бомба, нам все равно не поздоровится.
Сказав это, Брейн коснулся середины панели, и прозрачная перегородка убралась вверх. Он шагнул в пенал, и перегородка закрылась.
В камере, через которую ему предстояло пройти, загорелось освещение.
«Как мило», – подумал Брейн, вспомнив, что в его прежнем подобном опыте он видел только черную пугающую яму.
А тут – пожалуйста, и освещение, и отмеченная двумя пунктирами дорожка до следующего пенала. Тут всего-то шагов двадцать.
«Как медленно бежит время. Он что там, заснул, этот полковник?»
Долго, слишком долго.
«Ну что, как тебе условия службы?» – это майор Корсак. Когда-то он хвалился, что происходит из каменных ящеров. Он многое сделал для Брейна – спасибо ему.
«Тяжело. Я думал, будет легче», – мысленно ответил Томас.
«Чей это был голос? Кто спросил про условия службы? Майор Корсак?»
«Да ты бредишь, парень! Я просто наблюдаю за тобой и, если честно, – горжусь».
Пунктирные линии. Они движутся навстречу. Медленно, но движутся. А значит, удается двигаться и ему.
Но, возможно, это лишь бред от удушья и… нарушений физики организма. Ведь это невозможно.
«А помнишь, как ты смотрел на меня, когда я выходил из вакуумной камеры?»
Снова майор Корсак. Он еще находит повод шутить. Когда же закончится пунктир?
Свет. Слишком яркий и еще – ощущение холода по всей коже. Или, напротив, – жжение?
Грохот поднявшейся витрины пенала заставил его вспомнить о реальном мире. Если есть звуки, значит, есть атмосфера, но Брейн в ней пока не нуждался. Дышать не хотелось, и лучше не начинать, в противном случае приступ кашля переломит его, тогда задание сорвется.
