Конечно, никакой работы у него нет, тем более в вечер пятницы. Но перед родителями необходимо держать лицо, иначе они могут подумать, что платят за механизм, который не нуждается в своем самом крупном винтике.
Ничего в голосе секретарши не кажется Василию Андреевичу подозрительным. Ни тон, чуть выше, чем обычно, ни легкая дрожь, которую можно заметить, только если перестать думать об ужине и футбольном матче.
Именно поэтому, когда круглая позолоченная ручка двери мягко поворачивается, у мужчины все еще относительно хорошее настроение. Авось пронесет, и эта встреча никак не омрачит грядущие выходные. В прогнозе говорили, в центральную Россию как раз вернется бабье лето, и можно будет даже съездить на дачу, пожарить шашлычков и распить с соседом Яшкой бутылочку подаренного на прошлый Новый год коньячка.
– Ну что, что, мразь, как отдыхается на даче, отгроханной на школьные денежки?
Не сразу до маленьких розовых ушек главы школы доходит смысл услышанного. Что это за шипение, низкое, плавно переходящее в темноту? В голове молнией проскакивает мысль – «а когда успели выключить свет?» – и тут же сменяется страхом. Горький привкус во рту, сердце, забившееся чуть быстрее, – пока не больше. Пока это еще не реальность.
Долго, почти с физическим усилием он вспоминает, как зовут эту гостью.
– Дашенька, вы, это… проходите, садитесь.
Лунный свет несмело пробивается через толстое стекло и освещает бледное лицо, обрамленное светлыми волосами. Всего за долю секунды Дарья оказывается рядом с ним, нос к носу; она нависает над столешницей, расставив руки-капканы по обе стороны от его жирных боков.
Конечно, мало для кого секрет, куда уходит… скажем так, определенная часть школьного бюджета. Но неужели в двадцать первом веке это еще может кого-то удивлять? В «Умнице» хорошие кадры, и в столовой хорошо кормят. У большинства учеников проблем с учебой нет: ЕГЭ сдают хорошо, олимпиады выигрывают… На этом фоне потеря каких-то десяти миллионов рублей выглядит просто смешно. Нельзя получить все и сразу, особенно в стране, где традиционно привыкли получать редко и по чуть-чуть.
– Так что, урод?
Жертва отшатывается назад, но дальше – только подаренный последним выпуском массивный бежевый глобус, где хранится алкоголь.
– Я-я… Мамочка, успокойтесь, давайте поговорим…
Нужно срочно позвать Мариночку. Только как? Левая рука Дарьи мягко обхватывает телефонную трубку, и вот уже острая коленка в телесных колготках оказывается на столе. Крикнуть даже как-то в голову не приходит.
В темноте Василию Андреевичу кажется, что сверкающие зубы – не зубы, а клыки, но это, конечно же, неправда.
– Какая я тебе мамочка? – Шепот. – Твоя мамаша небось уже сто раз в гробу перевернулась, когда узнала, что из тебя выросло, урод толстозадый.
Вот тут-то становится понятно, что все не по-настоящему. Это шутка, розыгрыш. Вон, физрук уже давно подтрунивает над ним, когда они встречаются в коридоре. Наверняка хочет выпендриться перед секретаршей, к которой давно неровно дышит, вот и заказал эту актрису, чтобы Василия хорошенько так напугать. Причем актриса вполне симпатичная, скорее всего, когда не злится.
Мужчина издает что-то среднее между низким грудным смехом и булькающим звуком. Рыба, захлебывающаяся без воды.
– А-а, это все Далецкий! Так и передай ему, милочка, что шутка вышла славная, его взяла. С меня выпивка!..
– Я тут пришла не шутки шутить. – Маленькая ладошка вцепляется в покрытой снежинками-перхотью воротник рубашки и тянет на себя. Смех обрывается на особенно трагичной ноте и превращается в сиплый стон.
– Буду кричать… Дамочка, я буду кричать!.. – но говорит это шепотом, пристыженный собственным ужасом.
– Так дамочка, милочка или Дашенька? – последнее слово – плевок.
Мужчина визжит, как поросенок:
– Кто вам угодно, только отпустите рубашку!
Слышится треск рвущейся ткани, и воротник отсоединяется от рубашки легче, чем взрослый разделяет два кубика «Лего». На маленькой шее Василия Андреевича виднеется глубокий порез от Дарьиных ноготков. Кровь густым вишневым компотом собирается у границ ранки.
– Да что вы себе!..
Но он не успевает закончить, потому что для Дарьи это только начало.
Может, даже хорошо, что в кабинете так темно. При свете школьный глава увидел бы, как болезненно покраснели глаза его гостьи – нежно-красные сосуды сеточкой пересекают белки.
Дело не столько в очевидных внешних изменениях, сколько в мелочах: чуть натянувшаяся кожа, чуть обострившиеся скулы, едва заметно потускневшие волосы… Всего по чуть-чуть, по отдельности и то далеко не каждый заметит. Но вместе все эти мелочи в буквальном смысле превращают Дарью в другого человека. И она как будто на время разрешает ему завладеть ее телом, потому что на этот раз это во благо.
Дарья пальцами вцепляется в лицо директора и изо всех сил вдавливает подушечки пальцев в и без того красноватую кожу. Это как лепить фигурки из марципана – материал такой же мягкий и податливый.
Несчастный не кричит. Он слишком удивлен неожиданному нападению.
– Будешь смотреть на свою уродскую рожу в зеркало каждый божий день, – с нескрываемым удовольствием говорит Дарья, – и будешь видеть там шрамы, которые будут напоминать тебе о твоей скотской натуре.
Василий Андреевич, кажется, уже готов согласиться на что угодно, лишь бы все прекратилось. Он сдавленно хрипит в неразличимой молитве, но не тот бог сейчас перед ним, который милует, а тот, который карает.
– И девочку, ты ведь помнишь девочку?
«Боги, что еще за девочка???»
Дарья терпеливо объясняет:
– Лиза Авдухина, училась здесь пару лет назад, пока родители не перевели ее в другую школу. Она еще выиграла конкурс рисунков, а ты, мразь, пригласил ее в свой кабинет как победительницу и лапал за коленки. А она сидела и, как ты сейчас, не в силах была выдавить ни звука. Хотела закричать, но не могла: ты же гребаный директор, не абы кто. Девочке было одиннадцать лет. Одиннадцать! – С последним словом ногти входят еще глубже, дальше кожи, в самую плоть.
Пытка длится меньше минуты, но лицо директора уже похоже на маленький ядерный взрыв. Свежая кровь течет вниз, по подбородку. Губы трясутся, как во время нервного припадка.
Если бы мог, Василий бы спросил Дарью, откуда та знает про Лизу. Все происходило за закрытыми дверьми, задернутыми шторами и уж точно без камер видеонаблюдения.
– Не говорю уже о всяких мелочах вроде трех любовниц, взяток от родителей и других грешках. Как тебя от самого себя еще не тошнит-то, а?
А он думал, все нормально. Живет как все. Тут потихоньку, там понемножку. Звезд с неба не хватает. Не самые лучшие женщины, не самые большие деньги, не самые запретные удовольствия. Все так живут. Оглянитесь вокруг. Все, абсолютно все.
